Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II

— Какой пожар, просто дым от выстрелов, не смотри, а делай свое дело, — ответил артиллерийский кондуктор Шутов.

— Да нет же, пожар, вон и огонь.

— Молчи, дурак, — прошипел кондуктор, сильно дернув его за рукав.

Я видел давно, что “Суворов” горит, и мысленно молился о сохранении Рожественского. В это время почувствовал небольшое сотрясение броненосца, и вслед за этим раздалась команда старшего офицера: “пожар в жилой палубе!”. Мы направили шланги из батареи вниз, через несколько минут их вернули с известием, что пожар потушен, я сбежал вниз напиться. Вернувшись в батарею и взглянув в правую сторону, я увидел такую картину. Параллельно с нами без мачт и труб, с большим креном шел остов пылающего корабля, борт его накалился докрасна, дым, вырываясь за неимением труб прямо из палубы, окутывал черным облаком погибающий броненосец, придавая ему какой-то особенно страшный, чудовищный вид, но он все-таки шел вперед и продолжал стрелять. Это был “Суворов”…»^{233} 

И изнутри

О том, что происходило в это время на «Суворове», хорошо известно из дневника капитана 2-го ранга Владимира Ивановича Семенова, положенного в основу его «Боя при Цусиме», и показаний спасенных «Буйным» офицеров штаба эскадры. Но сохранилась, по счастью, и записка об этих часах «Суворова» и простого моряка — писаря штаба эскадры Н. Степанова. Приведем несколько строк из нее:

«Я, как уже сказал выше, находился на верхней палубе у правой носовой 6-дюймовой башни. До открытия огня с нашего броненосца я перешел на левый борт, откуда и мог прекрасно видеть весь первоначальный маневр как нашей, так и неприятельской эскадр, но когда ранило мичмана князя Церетели[246], приказано было к борту не подходить за исключением какой-либо необходимости. С мостика нам приказали встать на свое место и без приказаний никуда не отлучаться. За это время огонь обеих эскадр усиливался. Вдруг с мостика раздался голос, просивший скорее носилки…

…Время бежит. Мимо проносят убитых и раненых, некоторых легкораненых ведут товарищи, некоторые пробираются сами, но все это проходит наполовину незамеченным. Уже не то привлекает мое внимание, все оно обращено на падающие и с ужасающей силой рвущиеся снаряды.

Вот один из них упал на шканцы, разметав в рострах в щепки гребные суда, и произвел небольшой пожар…

…Вдруг произошло что-то поистине ужасное, раздался страшный, потрясающий воздух взрыв, а вслед за ним с треском и каким-то необыкновенным звоном осколки и обломки железа и дерева дождем посыпались на палубу, где-то опять прокричали пожар.

В эту минуту я увидел пробирающегося к нам с юта капитана 2-го ранга Семенова. В руках у него была небольшая записная книжка, которой он смахивал с шеи и плеч сыпавшиеся на него мелкие осколки дерева и разного мусора, образовавшегося от взрыва. Подойдя к нам, он вынул часы и что-то стал записывать. Оказалось, что несколько неприятельских снарядов одновременно снесли стеньгу, реи фок-мачты и переднюю дымовую трубу.

Был уже четвертый час. В это время по трапу спускались с мостика раненые в боевой рубке: старший судовой штурманский офицер лейтенант Зотов (рана в предплечье) и старший артиллерийский офицер лейтенант Владимирский (рана в голову).

Лейтенант Петр Евгеньевич Владимирский — старший артофицер «Суворова»

Последний, спустившись по трапу в батарейную палубу, к месту временного перевязочного пункта, предполагая, вероятно, найти там врача или фельдшера, но найдя там лишь одно разрушение, вернулся обратно, вытирая на ходу снятым с фуражки чехлом липкую кровь, сочившуюся по всему лицу и шее. Он снова поднялся на мостик…

…Неутомимый, ни на что не обращающий внимание капитан 2-го ранга Семенов… уже был ранен в ногу, сзади, выше колена, с необыкновенным хладнокровием стоял он на совершенно открытом месте недалеко от нас на шкафуте и долго что-то, взглядывая на часы, записывал.

Верхняя палуба была совершенно пуста. Тут и там виднелись пожары, тушить не было никакой возможности. Все шланги были изорваны, пожарные краны поломаны. Самая палуба, местами изуродованная снарядами, горела, большая же часть ее была завалена горящими остатками гребных судов, разбитых еще в самом начале боя. Тут же были и остатки паровых и минных катеров, части мачт, стенег, рей, дымовых труб, поручней и площадок мостиков, исковерканные двери и рамы верхних рубок… Кормовая командирская рубка пылала огромным костром.