Цвет из космоса

Но даже все это было не так плохо, как проклятая пустошь. Я понял это сразу, как только наткнулся на нее на дне просторной долины, ибо никакое другое название не могло подойти к этой вещи, как и никакая другая вещь не могла подойти к такому названию. Как будто поэт придумал это выражение, увидев именно эту местность. Должно быть, подумал я, глядя на нее, это результат пожара; но почему же на этих пяти акрах серого запустения, расстилавшегося до самого неба, как огромное пятно, изъеденное кислотой лесов и полей, никогда не вырастало ничего нового? Он лежал в основном к северу от линии древней дороги, но немного вдавался в нее с другой стороны. Я испытывал странное нежелание приближаться к нему, и в конце концов сделал это только потому, что мои дела вели меня через него и мимо него. На этом широком пространстве не было никакой растительности, только мелкая серая пыль или зола, которую, казалось, никогда не развеет ветер. Деревья рядом с ним были хилыми и чахлыми, многие мертвые стволы стояли или гнили у края. Торопливо проходя мимо, я увидел справа от себя вывалившиеся кирпичи и камни старого дымохода и погреба, зияющую черную пасть заброшенного колодца, застойные испарения которого странно играли с оттенками солнечного света. Даже длинный темный лесной подъем за окном казался желанным контрастом, и я больше не удивлялся испуганному шепоту людей из Аркхэма. Поблизости не было ни дома, ни развалин; даже в прежние времена это место, должно быть, было одиноким и отдаленным. И уже в сумерках, боясь снова пройти мимо этого зловещего места, я кружным путем вернулся в город по извилистой дороге на юг. Смутно хотелось, чтобы набежали облака, потому что в душу закралась странная робость перед бездонными небесными пустотами.

Вечером я расспрашивал стариков в Аркхэме о проклятой пустоши и о том, что означает это словосочетание "странные дни", о котором многие уклончиво упоминали. Однако никаких толковых ответов я не получил, кроме того, что вся эта тайна появилась гораздо раньше, чем я предполагал. И дело было вовсе не в старых легендах, а в том, что произошло при жизни тех, кто говорил. Это случилось в восьмидесятых годах, и какая-то семья исчезла или была убита. Точнее сказать было нельзя, и поскольку все они советовали мне не обращать внимания на безумные россказни старого Амми Пирса, я на следующее утро разыскал его, узнав, что он живет один в древнем покосившемся коттедже там, где деревья только начинают становиться очень густыми. Это было жутко древнее место, от которого исходил слабый миазматический запах, присущий домам, простоявшим слишком долго. Только настойчивым стуком я смог разбудить пожилого человека, и когда он робко зашаркал к двери, я понял, что он не рад меня видеть. Он был не так слаб, как я ожидал, но глаза его как-то странно опустились, а неопрятная одежда и седая борода производили впечатление очень потрепанного и унылого человека.

Не зная, как лучше начать его рассказ, я прикинулся деловым человеком, рассказал ему о своих изысканиях и задал неясные вопросы о местности. Он оказался гораздо умнее и образованнее, чем я думал, и не успел я опомниться, как уже понял, о чем идет речь, как все, с кем я разговаривал в Аркхэме. Он не был похож на других деревенских жителей, которых я знал на участках, где предполагалось построить водохранилища. Он не выражал никакого протеста по поводу того, что мили старого леса и фермерских угодий будут уничтожены, хотя, возможно, он бы и выражал, если бы его дом не находился за границами будущего озера. Все, что он выказал, – это облегчение: облегчение от гибели темных древних долин, по которым он бродил всю свою жизнь. Теперь они были лучше под водой – лучше под водой с тех странных дней. И с этим открытием его хриплый голос затих, а тело наклонилось вперед, и указательный палец правой руки стал многозначительно указывать.