Цвет пурпурный

Верно, но для Нетти ты кой-чево значишь. Хреново ей будет, если ты ей такую свинью падложишь, пока она домой едет.

Слышим, Грейди с Мистер __ в кухне посудой гремят. Дверью кладовки хлопают.

Мне уже тошно. Чую, будто все во мне окаменело. Не-е, говорю, все-таки лучше я его убью. На душе спокойнее будет.

Нет, не будет. Никому лучше еще не становилось после смертоубийства. Может быть, как-то становилось.

Как-то лучше, чем никак.

Сили, тут Шик говорит, ты кроме Нетти еще кое о ком должна подумать.

О ком это? Спрашиваю.

Обо мне, Сили, обо мне ты тоже должна чуточку подумать. Мисс Сили, если ты Альберта укокошишь, у меня только и останется, что Грейди. От одной мысли тошно.

Вспомнила я про лошадиные Грейдины зубы, и смех меня разобрал.

Можешь сделать, штобы Альберт со мной не спал, пока ты тут, а вместо него ты?

Не знаю как, но она сделала.

Боже мой,

Мы с Шик спим рядышком как две сестры. Вроде и хочется мне быть с ней, и смотреть на нее ндравится, вот только сиси мои обмякли, и кнопка не встает. Ничегошеньки мне больше не надо, думаю я, все во мне умершее. He-а, Шик говарит, это из-за тово, что ты нынче горюешь, да гневаешься, да об убийстве помышляешь. Ничего, это пройдет, и сиськи заторчат, и кнопка встанет.

Телячьи нежности я люблю, говарит она, больше мне на сегодняшний день ничево не надо, и точка.

Ага, говорю, обниматься-то больно сладко.

Она говорит, Раз такие дела пошли, надо нам чем-нибудь заняться, из ряда вон выходящим.

Это каким, спрашиваю.

Ну, говорит она, оглядывая меня, давай-ка к примеру сошьем тебе пару брюк.

Зачем это мне портки? говорю. Мужик я, что ли?

Нечего важничать, говарит она. Платья на тебе не сидят. Ты не так сделана, чтобы платья носить.

Ну, не знаю, я говорю. Мистер __ скажет, не позволю своей жене в брюках ходить.

Почему это? Шик говарит. Вся работа в доме на тебе. Срам смотреть, как ты, платье надевши, в поле горбатишься. Как ты умудряешься на подол не наступать, и как тебя еще под лемех не затянуло, это загадка природы.

Да? говарю.

Да. И еще тебе скажу. Я раньше, когда мы с Альбертом хороводились, бывало, штаны его надевала. Даже было раз, он мое платье надел.

Брешешь, говорю.

Истинная правда. Я же говарю, он был смешной. Не то што нынче. Он обажал меня в брюках. Портки для него, што красная тряпка для быка.

Фу, говорю. Представила я себе картину, и аж противно стало.

Сама знашь, какие они, Шик говорит.

Из чево шить-то бум, говорю.

Надо раздобыть военную форму, говарит Шик. Потренироваться чуток. Ткань на ей крепкая. И бесплатная.

У Джека есть, говорю, Одессиного мужа.

Ага, говорит. Так и заведем, шить да Неттины письма читать.

Ишь, думаю, хитрюга, лучше иглу мне в руку, чем бритву. Она больше ничего не сказала, подошла ко мне и обняла.

Дорогой Боже,

Как я узнала, што Нетти живая, начала потихоньку спину разгибать. Стала думать, вот она вернется и мы уедем отсюдова подальше, я, она и двое наших детей. Стала гадать, на ково они похожие. Чтой-то тяжко мне о них думать. Неловко как-то мне. Ежели по правде, то больше стыда чувствую, чем любви. Как они вообще? Нормальные аль нет? Шик говорит, при кровосмешении дети дураки получаются. Кровосмешение от сатаны, на погибель людям.

Все ж таки больше я думаю о Нетти.

Жарко тут, Сили, она мне пишет. Жарче, чем в июле. Жарче даже, чем в июле и августе вместе взятых. Жарко, как в июле и августе у растопленной плиты в маленькой комнатке. Одним словом, жарко.

Дорогая Сили,

С корабля нас встретил житель той деревни, где мы будем работать. Его христианское имя Джозеф. Он короткий и толстый, и у него такие ладони, что, когда я пожимала ему руку, мне показалось, я ухватилась за что-то мокрое и мягкое, будто совсем без костей. Он немного знает английский, но этот английский не такой как наш, хотя что-то общее все-таки есть, и он называется пиджин. Джозеф помог нам перетащить наши вещи с корабля на лодки, присланные для нас. Скорее не лодки, а долбленки, как у индейцев, знаешь, на картинках. Для нас и наших вещей понадобилось три лодки, и четвертая для лекарств и учебных принадлежностей.

В лодках было весело, люди на веслах гребли наперегонки и пели песни. На нас они не обращали никакого внимания. Когда мы причалили к берегу, они даже не помогли нам сойти на берег, а некоторые наши вещи бросили прямо в воду. Потом они вымогли из Самуила плату, которая, как сказал Джозеф, была непомерно большой, и тут же стали кричать что-то другим пассажирам, которым надо было добраться на корабль.