Цвет сакуры красный (СИ)

— М-да, уж… Видок у тебя… С учетом одежды — шпана одесская.

— Не понял? А с одеждой что не так? — Всеволод-младший сперва тщательно осмотрел себя, потом отца и повторил — Чего у нас еще не слава богу?

Старший лишь хмыкнул. Ниже пояса Волковы были одеты практически согласно местной моде. Ну, почти: трофейные сапоги и галифе не так уж бросались в глаза — тут многие ходили так же. Но вот выше пояса… Выше пояса имелись летние тельняшки, разве что у старшего она была морская, а у младшего — десантная, обнажавшие мышцы на руках, и четко прорисовывая рельеф груди и подтянутых животов. Словом, оба выглядели довольно импозантно, но… по меркам двадцать первого века. Или, хотя бы, конца двадцатого, но вот в местную моду они ну никак не вписывались…

— Видишь ли сын, сейчас тельняшка, если не в комплекте с морской формой — признак мелкой уголовщины. Блатата эдакая… — Отец помолчал, а потом продолжил, — Но мы и на блатных не тянем — татуировок-то нет. Вот и выходит, что мы — то ли неправильные блатные, то ли психи из местного дурдома на прогулке.

— Папань, а мы поверх плащи наденем — вот и сойдет, — легкомысленно предложил сын.

— Не сойдет, — покачал головой тот. — Из-под плащей все равно торчать будет. Так, — хлопнул он ладонью по столу. — Сейчас первым делом — одежду прикупить. Иначе мы тут так засветимся, что потом триста лет не отмоемся. Замучаемся в ГПУ объясняться, откуда мы такие красивые взялись…

— А побриться?

— Я тебе что — тупейный художник[5]? Вот переоденемся — зайдешь в парикмахерскую и побреешься. А я не возьмусь. Я только себя брить умею… — Тут он усмехнулся, — Помнишь, как я тебя стриг? И что из этого вышло?

Волков-младший рассмеялся. Когда-то, очень давно, вскоре после смерти матери, отец, уступив настойчивым просьбам сына, попытался его постричь. После этой чудесной стрижки весь остаток учебного года Всеволод выглядел так, словно переболел стригущим лишаем…

— Так что, — закончил отец, — сейчас позавтракаем и поедем сперва не на вокзал, а на толкучку. Там что-нибудь себе подберем…

За завтраком, состоявшим из гороховой каши с соленой озерной рыбой, произошло странное событие. Шустро орудуя ложкой, отправляя в рот то сладковатое гороховое пюре, то вкусные кусочки ряпушки, Всеволод-младший заметил, что отец почему-то перестал жевать и застыл с каким-то отсутствующим видом. Парень хорошо знал, что отец ведет себя так, когда вспоминает нечто важное или ему вдруг приходит в голову неожиданная мысль, а потому настороженно спросил:

— Чего такое, бать? Вспомнилось чего?

Волков-старший никак не отреагировал, и лишь когда сын в четвертый раз повторил свой вопрос, ответил:

— Да нет, сын, ничего такого… Вот, зацепился глазом, — он ткнул пальцем в газетный лист, постеленный на стол. — Понимаешь, тут написано, как в Москве встречают делегацию Японской компартии. Причем, сказано, что это очередной визит. ОЧЕРЕДНОЙ, понимаешь? — и он замотал головой, словно отгоняя какой-то морок.

— И что? — младший явно не понимал, что в этом обычном сообщении могло так насторожить отца. — Ну, встретили и встретили. Сейчас же в Союзе со всеми компартиями дружат, нет?

— Верно, дружат, — кивнул головой старший Всеволод. — Вот только я что-то никогда ни о чем подобном о японских товарищах не слыхал… Впрочем…

Он так и не договорил, а, пожав плечами, снова принялся за еду. Всеволод-младший тоже пожал плечами, и вскоре забыл о странном поведении отца, который, кажется, и сам не обратил внимания на эту статью. Как выяснилось в дальнейшем, зря…

Позавтракав и расплатившись за стол и кров, Волковы отправились на рынок. Федор Степанович предлагал им оставить вещи, чтобы не таскаться нагруженными, но пришельцы из будущего отказались. И вовсе не потому, что не доверяли — нет! Просто не хотели стеснять чужого человека.

Извозчик подвез их к рынку, порадовал сообщением, что сегодня «аккурат день базарный» и распрощался, наказав, однако, что если Волковы сегодня не уедут из города, ночевать приходили б снова к нему, комната, мол, их «завсегда ждать-от станет». Распрощавшись с гостеприимным хозяином, Волковы бодро зашагали вдоль рядов с разнообразной снедью, не слушая зазывных воплей продавцов и уверенно держа курс к вещевой торговле. И вскоре уже оказались в самой гуще толпы расхваливающих товар, примеряющих, яростно торгующихся и просто глазеющих людей. Отца и сына бесцеремонно хватали за плащи, предлагая то патефон, то оцинкованное корыто, то штуку сукна, а один продавец, чуть понизив голос, предложил им приобрести наган…

— Рижский рынок[6], — хмыкнул Волков-старший, яростно проталкиваясь туда, где по определению Волкова-младшего шла бойкая торговля «секонд-хэндом».