Цветины луга

У Мары это началось ни рано, ни поздно — на второй год совместной жизни. Может, это и нормально, как знать? В наш век — век быстрой реакции и обостренной чувствительности — два года вполне достаточный срок для того, чтобы понять свою ошибку… Но самое страшное было в том, что этот самый близкий ей человек даже не подозревает о своем падении и ни в чем не раскаивается. Страдала и мучилась она, а не он. Он только любил повторять: «Попробуй, посиди на моем месте, посмотрим, какой ты станешь!». Он был убежден, что безропотно покорившись Солнышку, сможет его перехитрить. Но это оказалось ему не по зубам. Солнышко был не лыком шит, он сразу раскусил Дянко, переломил ему хребет, и тот стал его послушным рабом. И теперь у Дянко другого выхода не было. Надо было уходить. И чем скорее, тем лучше. Вот почему он уже несколько раз приходил к главному инженеру с просьбой взять его на завод, но тот все время уклонялся от ответа.

И сейчас, беседуя с женой, Дянко сказал ей смущенно:

— Или он меня не хочет, или у него на это место есть свой человек. Вроде все было решено и, на тебе, опять засечка вышла.

Мара кормила ребенка и не слушала его. Она была поглощена своими мыслями, слова мужа пролетали мимо ее ушей.

— Конечно, он правильно делает, что подбирает своих людей. А как же иначе? Но мы-то, я думаю, теперь тоже ему не чужие?

Мара положила ребенка в кроватку, поцеловала, посмотрела, как он чмокает губками во сне, словно продолжая сосать, и вышла в спальню. Дянко пошел следом. Она уже знала, зачем.

— Нужно, Мара, нам обсудить и решить этот вопрос. Скоро отчетное собрание и надо знать, останусь я там или перейду сюда.

— Не трогай меня, пожалуйста! Ребенок всю ночь спать не давал. Это ты, наверное, занес откуда-нибудь блоху… Шатаешься везде…

Мара начала разбирать постель. Он подошел и обнял ее за плечо, но, к его удивлению, она сердито отстранилась.

— Прошу тебя, оставь меня в покое!

— Но мы должны все решить. Надоела мне эта лавочка! Когда я буду жить вместе с семьей? На старости лет, что ли? Чем скорее мы это решим, тем лучше будет для нас.

— Это тебя касается, ты и решай, — грубо ответила она.

— А тебя это не касается? — вскипел он. — Ты мне чужая, да? А я-то, чудак, думал, что ты мной живешь!..

Мара откинула одеяло, поправила подушку и, не глядя на него, сказала:

— Вот, ложись!

— Нечего меня укладывать, лучше давай во всем разберемся. Садись, поговорим!

Мара не села. Обычно она раздевалась при свете. Он всегда с наслаждением любовался ее молодым телом, чувствуя, как оно волнует его. Но сегодня она погасила лампу, быстро разделась, натянула ночную рубашку и скользнула в постель. Он включил свет и наклонился к ней.

— Это еще что такое? Зачем ты свет погасила?

— Спать хочу! Устала!

— Раньше ты не уставала! И спать тебе не хотелось, и свет не гасила, а сегодня… да что это с тобой?

— Я же тебе сказала, спать хочу.

— Ну нет, подожди. Муж нервничает, решается судьба семьи, а ты заладила одно: «Спать хочется!» «Это твое дело!». Как же так можно? Ты меня всегда обвиняешь в бездушии, равнодушии и тому подобных грехах, а сама? Я давно понял, что на работе человек должен быть всегда спокойным и хладнокровным. Ведь если волноваться из-за каждого пустяка, так за десять лет в инвалида можно превратиться! Но чтобы жену не волновала судьба мужа — да где это видано, а? Хватит, Мара, не разыгрывай меня! Это не шутка! Давай решать, что мы должны делать? — И, подойдя к кровати, как был в одежде, сел на край постели.

— Встань сейчас же! Простыню запачкаешь… ты же в этом костюме по полям ездишь, в кошарах бываешь…

Он послушно встал, разделся и, сев на кровать, уже в пижаме, положил руку поверх одеяла на ее плечо.

— Я ходил и к Сыботину, и к Туче. Говорил им, что хочу на завод, а они и слова сказать не дают. Хотят снова переизбрать председателем.

— Раз люди тебе доверяют…

— Не нужно мне их доверие. Надоело! Окружной комитет, завод, кооператив. Хочу только одного, чтобы ты всегда была со мной! — Дянко лег в постель и обнял Мару.

— Оставь меня, я устала! И завтра надо рано вставать. Ты спишь всю ночь, а мне два раза надо вставать кормить ребенка.

Она повернулась к нему спиной, но он не убирал руку.

— Иди к себе, а то я встану и пойду спать в детскую.

Дянко знал, что Мара этого не сделает, там спала ее мать. По мнению Дянко, у него в семье все шло хорошо, просто Мара, как все молодые матери, немного капризничает. Поэтому он пропустил мимо ушей угрозу жены и продолжал приставать.

— Ну, хорошо, если тебе не хочется, не буду тебя трогать. Но давай подумаем, как нам быть? Скоро зима и мне опять придется в ночь-полночь шлепать по грязи туда и обратно.

— Много ли ты шлепаешь? С двуколки не слазишь, — рассмеялась жена. — А здесь тебе даже двуколку не дадут, вот тогда ты и помесишь грязь ногами.

— Здесь мне ничего от них не нужно! Были бы жена и сын рядом, — и придвинулся к ней еще ближе.

Мара тяжело вздохнула. Каждое его прикосновение было ей противно.

— Уйди! Ты весь пропах пылью и грязью.