Несколько лет она работала учительницей, в свободное время ходила на работу в кооператив и в то же время успевала сдавать экзамены в университете. Это способствовало раннему становлению характера. Она не была многоречивой, слов на ветер не бросала. А когда приходилось выступать на правлении по какому-нибудь вопросу, говорила так, словно предварительно над этим думала и готовилась. О таких сказывают: «Не много говорит, да много смыслит».
Но Дянко Георгиев видел в ней и другие достоинства. Вот звеньевая Милка — тоже хорошая девушка, но у нее нет размаха, нет дара притягивать к себе людей. Она работала истово, рьяно на каком-нибудь островке земли, не интересуясь больше ничем, чуждая общим планам. Мара хуже знала крестьянский труд, но умела улавливать основное направление, ей было понятно и близко все, что делается на селе. Дянко не раз вслушивался в ее советы и с честью выходил из сложных передряг. Она была серьезна и рассудительна не по годам. Ее сдержанность, из-за которой она могла показаться холодной, была ему больше по душе, чем болтливая беспечность некоторых сельских девушек. Они труженицы — ничего не скажешь, — но слишком прикованы к земле, в учительнице же было нечто такое, чего им не хватало. Мара была в чем-то выше их, и это ему нравилось. Словно она стояла на высоком холме, а они — в долине. Дянко было не привыкать месить грязь, увязая в пашне, однако это действовало на него угнетающе, ему не хватало простора. Но как только он поднимался на какое-нибудь возвышение, на душе у него светлело, все вокруг казалось чище и красивее.
Вот за эту возвышенность да просветленность и нравилась ему Мара. Но чтобы не отпугнуть от себя девушек, он решил видеться с учительницей тайком. Дянко хорошо знал, что будет, если его увидят с ней. Все пойдет наперекос, и с девчатами ему не сладить. Вот он и пытался сидеть между двух стульев: и с девушками дружбы не терять, всячески поощрять их в работе, и к сердцу учительницы проложить путь.
От нее он уже не скрывал, что она ему нравится. Ему очень хотелось знать, какое место занимает он в ее сердце. Если и она к нему неравнодушна, то нечего медлить с женитьбой и можно сразу объявить об этом. Тогда никто не будет на него в обиде.
Он знал о Маре все — вплоть до того, с кем она дружила в гимназии. Женщины постарались быстро, своевременно и, разумеется, не без преувеличения выложить ему эти сведения: они всегда охотно сообщают все обо всех, кроме себя. Он уже имел подробные данные обо всех заслуживающих внимания женщинах села. «Личное дело» молодой учительницы даже со всеми «грехами», которые ей приписывались, не вызывало сомнений. Была у нее школьная любовь: один гимназист писал ей открытки — только и всего. Вряд ли и до поцелуев дело дошло. После окончания гимназии он куда-то уехал, а она вернулась в деревню, к родным. Подъезжал к ней и один ветеринар в расчете на легкую победу. Часто задерживался из-за нее в деревне дотемна, но всегда убирался несолоно хлебавши. Молчаливая девушка быстро раскусила его. Не подействовали ни посулы сладкой жизни в городе, ни обещания переезда в Софию. Ветеринар потерпел фиаско.
— Ну, может, и облапил пару раз, — говорила Игна с бесстыдной откровенностью, — так это ведь в наше время ничего не значит. Важно, что девушка соблюла честь и достоинство.
Дянко Георгиеву было известно легкомыслие некоторых девушек, которые шутя влюбляются и так же легко и бездумно отдаются. Он пережил уже не одно разочарование и не раз думал о том, какое это счастье — встретить девушку, которая до него никого не любила. Некоторые его знакомые рассуждали иначе: «Подумаешь! Ну и что из того, что до меня она принадлежала другому? Важно, что сейчас мы любим друг друга. А раз любим, она будет принадлежать только мне. Твоя теория отдает мещанством».
А для Дянко Георгиева это было не теорией, а ключом к счастью, залогом всей жизни. Он считал целомудрие великим даром, самым большим богатством, которое женщина приносит мужу как бесценный клад. Без этого нет и не может быть ничего святого, дорогого, желанного, короче говоря, — нет и не может быть любви, а есть только соглашение, сделка, супружество, основанное на терпимости, сожительство по расчету, ради детей, которые в таких случаях рождаются не по любви, а в силу семейных законов.
Он знал немало таких семей, но что это были за семьи! Какими бы счастливыми они ни хотели казаться, он не верил в их счастье, не верил, что семья, где жена раньше принадлежала другому, может быть счастлива. И ни капли не верил в семейное счастье тех супружеских пар, где жена изменяет своему мужу направо и налево. А ведь есть случаи, когда жена наставляет мужу рога, а он, горемыка, пребывает в блаженном неведении. Или же оба погуливают на стороне и довольны друг другом.