Цветины луга

Девушки так и льнули к Игне. А ей и в самом деле хотелось, чтобы сбылось высказанное ею на собрании шутливое пожелание. И она всеми правдами и неправдами пыталась убедить его, что ему, в самом деле, неплохо бы поскорее жениться.

— Знаешь, — говорила она, — как в песне поется:

Не ищи невесту зимой на гулянье
В праздничном наряде, белу да румяну,
А ищи невесту летом на покосе,
Чтоб была проворна да в работе спора.

А девчатам другую песню пела:

Не женат он, даже не помолвлен,
А подарки суженой готовит…

Радовалась, видя, как под ее песни девчата оживают, и в то же время не забывала покрикивать, когда видела, что они начинают сбавлять темп.

— Каждая из вас у него на примете. А вы как думали? Такой человек так зазря не женится. Он все на ус мотает: когда какая встает, как причесывается, одевается, как ходит. Ходить нужно так, чтобы земля гудела! Какая старательная, какая с ленцой. Он не только на трудодни ваши смотрит, а и на то, как говорите, как смеетесь, одним словом — на все! Вызнает, что вы за девушки, а которая лучше всех, ту и возьмет в жены!

Девушки хохотали, слушая Игнины шутки-прибаутки.

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! — заливались они, и от их хохота, казалось, начинало дрожать небо.

Шутки шутками, но, завидев направляющегося к ним председателя, они подтягивались, начинали тайком прихорашиваться: поправлять волосы, юбки, чулки и с особым старанием налегали на работу.

— Идет, идет! — взволнованным шепотом передавали друг другу. То тут, то там еще раздавались смешки, но с приближением председателя все смолкало, слышны были только удары мотыг да дружное, ритмичное дыхание. Глаза, издалека следившие за председателем, стыдливо опущены. Девушки улавливали каждый его шаг, и им казалось, что идет он слишком медленно. Сердца заходились в ожидании, к кому он подойдет, с кем заговорит, словно от этого зависела их судьба: на которую первую взглянет — та и будет его избранницей…

Дянко Георгиев, конечно, ни о чем не догадывался. Он давно забыл шутку Игны насчет женитьбы. Да ведь и не мудрено — на его плечи легло столько забот, что у него голова шла кругом. Каждый день обнаруживал он какой-нибудь беспорядок, вечером возвращался домой с мыслью, что все улажено, а на другой день всплывали новые неурядицы, почище прежних. Он еще названий всех местностей вокруг села не усвоил. Примерно говорят ему: «Трыпка», а он никак не может припомнить, где она, эта чертова Трыпка, находится. И несмотря на то, что он просил называть участки по номерам, бригадиры, звеньевые и кооператоры продолжали называть их по-старому. Как он ни бился, но дальше добавления к названию местности слова «участок» дело не пошло. А названий этих не счесть: Трыпка, Немовец, Чрынкин-бугор, Попрето, Тополи, Янские наделы, Пишура… в общем, так много, что новому человеку надо было по крайней мере месяц, чтобы все их запомнить. А ведь ему нужно было знать не только названия местностей, он должен был изучить до тонкости характер каждой местности, знать, что с ней делать, к чему она пригодна.

Еще труднее, пожалуй, труднее всего было с людьми, с женщинами. Он должен был знать их имена и даже прозвища, ведь прозвища даются людям неспроста, в них есть что-то от характера человека.

Ему уже было совестно обращаться ко всем с одним и тем же словом «товарищ». Он чувствовал себя крайне неловко, когда на заседании правления приходилось говорить о ком-нибудь из женщин: «Да эта, такая высокая и стройная, как тополек…» И женщины, посмеиваясь, начинали угадывать, о ком идет речь: «А-а! Парашкева Йотова, небось». «Вот, вот», — обрадованно хватался Дянко за это имя и уже старался не забывать его. «Парашкева, Парашкева, Парашкева», — несколько раз повторял он про себя. Но тут же натыкался на «доярку с длинными, как у школьницы, черными косами». «Это Лица!» — хором подсказывали женщины. И опять он силился запомнить: «Лица — значит Елица».

Если бы их было пятьдесят, даже сто, так еще можно было бы всех упомнить. Но ведь их было более шестисот человек. Опять-таки надо было знать, кто из них спокойнее, кто раздражительнее, какая старательная, какая ленивая, словоохотливая или молчаливая, застенчивая или гордая, — к кому с какого боку зайти. Женское сердце представлялось ему чем-то вроде часового механизма. Стоит нажать на какое-нибудь маленькое колесико, и часы затикают, стрелки задвигаются и начнут отсчитывать время. Не сумеет человек найти это маленькое колесико, пусть хоть золотые будут часы — не пойдут, станут лежать без толку да пылиться.