Цветные миры

Но Дуглас, к которому Соджорнер обратилась за советом, написал, что он уже заручился услугами лучшего в городе специалиста по горловым болезням, и рекомендовал приехать как можно скорее. Поэтому Соджорнер отправилась с девочкой в Чикаго. Дуглас с трудом узнал сестру. Они не виделись с момента ее выхода замуж, да и раньше он едва ли замечал ее как следует. Перед ним была стройная, элегантно одетая женщина, не красивая и даже не хорошенькая, но по-своему необычайно привлекательная. Она вела себя хотя и просто, но с большим достоинством и могла поддержать разговор на любую тему. Вид ее ребенка свидетельствовал о заботливом воспитании, Соджорнер произвела впечатление даже на жену Дугласа, и та сделала какие-то срочные перестановки в комнатах для приезжих, чтобы лучше принять гостей. Гланды у девочки оказались в прекрасном состоянии, и вообще здоровье ее не внушало опасений, поэтому ребенка поместили на время в детский сад. Затем Дуглас и Соджорнер, сидя в кабинете, начали разговор. Соджорнер сразу же перешла к сути дела.

— Дуглас, одолжи мне денег для избирательной кампании мужа — он хочет баллотироваться в епископы.

— Так, так! Значит, Рузвельт взялся за ум.

— Он-то не взялся, а вот я взялась. В нашей далласской общине идет беспощадная, отвратительная борьба. Я уверена, что если в нынешнем году мужа не изберут епископом, то уж не изберут никогда. В довершение всего он лишится и этого прихода, где местная знать его ненавидит, а получить новый или подыскать себе другую работу, которая пришлась бы ему по душе, будет очень трудно. Кстати сказать, сам Рузвельт начинает верить, что у него есть шансы быть избранным, и действительно под его влиянием нарастает какое-то, пока еще не осознанное движение.

Дуглас улыбнулся.

— И это неосознанное движение с помощью умело проведенной кампании и достаточного количества звонкой монеты может сделать Уилсона епископом. А иначе он будет одним из тех неудачников, о ком пишут в газетах: «Также баллотировался…» Он соберет немало голосов, но избран не будет. Мне известно, кто действует против него и сколько на это ассигновано!

— Хорошо, — сказала Соджорнер, — но какую же сумму ты считаешь «достаточной»?

— Примерно тысяч десять.

— Десять тысяч! Ты шутишь! Этого не может быть, если только ты не предлагаешь мне подкупить всех оптом.

— Нет, этого я не предлагаю. Но существует конкуренция, жестокая конкуренция. На предыдущем всецерковном съезде избрание обходилось в пять тысяч. Теперь цены поднялись. И кстати, здесь не одни подкупы, как ты выражаешься. Если подходить к делу с толком, то неизбежны обычные расходы на рекламу; существуют также вполне законные личные расходы на проезд и питание, которые друзья твоего мужа не смогут оплатить из своего кармана. Но, кроме них, имеются и отъявленные взяточники, чьи рты тоже надо заткнуть. Конечно, все это выглядит довольно мерзко. Но что делать, сестричка, ты живешь в скверном мире.

— Но если я даже и пойду на это, в чем пока сомневаюсь, то не смогу позволить себе такой огромной суммы. Я думала, тысяча, ну, может быть, две. Но десять тысяч… Дуглас, это немыслимо!

Соджорнер вскочила с места. Но Дуглас осторожно усадил ее обратно в кресло.

— Погоди, погоди. Давай обсудим вопрос как следует. Я игрок и верю в Уилсона. Он порядочный человек, чего я не скажу о большинстве проповедников, которых знаю. И у него хорошая дальновидная программа. Я рискну. Я сам проведу кампанию. Если он проиграет, тебе это не будет стоить ничего. Если он победит, я предъявлю ему счет. И сумма счета будет чертовски близка к десяти тысячам монет, или я плохой коммерсант!

— Договорились! — сказала Соджорнер.

Уилсон ничего не узнал об этой сделке. Ему было приятно услышать хорошие вести о гландах дочурки, и он согласился на то, чтобы Соджорнер провела вместе с ней начало лета в Чикаго с его музыкальными и театральными возможностями. Встретился он с семьей в августе и в сопровождении жены и Дугласа отправился в Канзас-Сити. Уилсон был настроен оптимистично. Ему присылали массу писем. Многочисленные участники съезда с энтузиазмом встречали его предложения по трудовым и социальным вопросам, хотя епископы и другие высшие должностные лица обходили эти вопросы молчанием.

Когда наступило время выдвигать кандидатов в епископы, Уилсон услышал свое имя, названное в цветистой, но обстоятельной речи, причем не техасцем, а делегатом из Бирмингема, где он когда-то был проповедником. На какое-то мгновение Уилсону показалось, что его мечта о массовом движении в поддержку его программы осуществляется и что он идет во главе этого движения. Им овладело чувство ликования. С помощью Добра он победит Зло! Губы Уилсона шептали слова старинного гимна:

Громче, бубен, звени над мрачным морем Египта!
Одержал Иегова победу — народ его стал свободным!

Уилсону захотелось помолиться, но как раз в этот момент священник из Техаса наклонился к нему и прошептал: