Цветочек аленький (СИ)

А где-то за стенами терема за резными ставнями, на топчане, овечьей шерстью прикрытом, дремлет князь Улеб, о дне завтрашнем, да о теле девичьем грезя. Мается думами разными в светелке своей Лют, надежды теша, что одумается да подобреет к мачехе своей побратим, подле жены молодой душой отогреваясь. А два дружинника, что с пути вернувшись, на лавке у печи медовуху распивают, домой воротаться не спеша, байки друзьям травят о то как девка за конями их по снегу бежала.

Длинны да тихи ночи февральские, и каждый под пологом тьмы непроглядной, делами своими занимается, порой добрыми, порой безвредными, а иногда и мерзкими.

Глава 13. Ольга

Морозы нынче в Киеве поубавились, Хорс Великий*, солнышком ярким землю пригревая, народ на улицу выгоняет, к гуляньем приглашая. Ребятня на салазках катаются, снежками друг в дружку бросают, да леденцы на палках грызут. Случись мимо прохожему пройти и ему снега за шиворот достанется, а потом с визгом, да улюлюканьям разбойники малые по углам разбегутся.

Ярмарка праздничная на площади разворачивается, бабы дородные пирогами да медом за медяк потчуют, зычным голосом к лоткам своим зазывая. На жаровнях мясо пекут, уже не медяк, но серебрушку за кусочек прося.

Ходит Ольга меж толпы суетной в кафтан боярский наряженная, да платком подвязанная, что б личность свою сокрыть. Яблоко засахаренное прикупив, гуляет княгиня жизни радуясь. Редки моменты счастья беззаботного, а ране бытие безоблачным казалось. Вспоминается женщине детство озорное, как стены снежные по зиме строили, да в войну тешились. Не знала тогда Олюшка, как грязна и смрадна война бывает, ныне бы в такое играть не стала. А еще помнится, батюшка, на год десятый от рожденья ее, сапожки красные с ярмарки привез, да такие ладные, что девки соседские на яд от злости сошлись. А Ольга фуфайку ношенную, от матушки доставшуюся, чуть не до колен поднимала, что б все могли углядеть обновку ее. Ныне же с головы до пят в новье, да богатство ряжена, а счастье от того нет. Права Морена, гниет Ольга в тереме своем. Да как другой быть, коли все супротив покоя ее идет. Вот давеча вновь гонец византийский прибыл, поклоны земные от имени императора своего Константина бил, да руки Ольгиной, опять же именем правителя, для сына его малолетнего просил. Да так просил, что нет сомненья, откажи княгиня — войне быть. Святослав-то печали ее не понимает, по нему на меч поднять грека давно пора, ибо со времен Олега расслабились, да силы понабрались византийцы. Глуп сын, да молод, войной одной живет, даже Олежек его малой не стреножит. А Ольга, меж лавок торговых ходя, мыслит, как сына имперского от себя отвадить, а своему власть полноправную сохранить. Оженить бы Святослава, да нет девки подходящей. Чтоб знатна, да умна, а по-хорошему так еще и немая была, и чтоб поперек мужа не вставала, да детей в молчанье рожала.

От мыслей праздных княгиню крик отвлекает. Спорят да ругаются, купцы, бородами тряся, да ногами в сапогах кожевенных топая:

— Ты мне тут сукном пред очами не труси. Я, поди, сам не лыком шит, знаю, как шелк выглядит, а то не ткань, а тьфу, погань!

— Люди добрые, послушайте только, на купца честного наговор ведут! — Вторит другой торгаш, руками махая, да к лавке своей народ зазывая, чтоб значится, на деле показать, что нет меж товаров его никакой погани, но нежнейшие шелка, цветная парча, да тафта мягкая.

Ольга, не желая участвовать в драке купеческой, по большой дуге обойти лавку решает. Уж уходит почти, когда в толпе Еремея видит, сына боярина Владислава, с сестрой. Имя девушки княгине неведомо, но о красе ее в народе былины складывают. Очи с поволокой, в кайме ресниц черных, глядят кротко. Коса русая, из под платка выглядывая, стан осиновый огибает, до пят спускаясь. Подумав, что счастлив охотник тот, что в лес не войдя, да лука не взведя, уж зайцев настрелял, направляется княгиня в гомонящее и толкающееся людское море. Народ к тому времени разные стороны принимает. Одни кричат, что ткань и впрямь негодная, другие кулаками пудовыми в грудь широкую бьют, доказывая красоту материи. Но купцам толкотня суетная на руку, чем больше людей подле лавок их правоту свою отстаивает, тем больше продадут они к вечеру товаров своих. Оттого и перемигиваются хитрецы, покуда народ, их обман не видя, материи с лавок сметают.

— Ерема? Ты ли то? — Княгиня к боярскому сыну подходит. — Как батюшка твой? Как матушка? Тише-тише, внимания не привлеки, негоже то княгине меж торгашей толкаться.

— Здраве будьте! — Ерема смущенно, поклон отбить пытается, но Ольга рукой его останавливает.

— И тебе мира, Еремей Владиславович. — Княгиня ныне благосклонна. — Что за девушка подле тебя? Неужто жена молодая?

— Что вы, то сестрица моя. Вот на ярмарку просилась больно. Лент для волос прикупить, да яблочек квашенных откушать. — Девица, братниной болтливости смущаясь, глаза долу опускает. — Ее Предславой кличут.