Цветочек аленький (СИ)

— Не знаю, да и не желаю то ведать. Год искала, того, кто меня заменить сможет. Много их девок гулящих по дорогам помирает, да не одна на меня не похожа толком. Этой и то, волос травами красили, да лицо белилами мазали, что б сродни стала. Глаза прикрой несчастной, да слушай, что скажу. Видел ты более, чем следует, оттого нынче два пути осталось. Первым пойдешь на площадь с головой прощаться, вторым — с мешочком золота, что на дорогу тебе выдам, землю нашу покидать, да о деле, что сделать придется, помалкивать.

— Злато то я по более, чем палачей люблю. — Шею нервно потирая, Григорий отвечает, глаз с бабы мертвой не сводя. Как похожи-то! Ажно оторопь берет! Не договаривает Ольга чего-то. Не мрут такие сами, видать, не свезло покойнице на княгиню похожей уродиться, за то и погубили.

— Рада, что путь твой верным оказался. — Ольга довольно выдыхает, радуясь, что не ошиблась в святом отце, когда купить его по дороже решилась. — Запоминай. В место это еще один ход есть, из покоев моих открывающийся, я к закату позвать тебя велю, ты придешь, чтоб девку эту обмыть, одеть, да на перины мои уложить. Я со дня вчерашнего на здоровье жалуюсь, лекаря звала, пред ним болезной прикидывалась, а сегодня скажу, что конец свой чую, да велю по мне тризны не справлять, но схоронить по обряду христианскому, коль чего приключиться. Об обряде том никто не ведает, потому зарой меня ранее, чем кто подмену заметит. Я за то тебе злато оставлю, столько, что в странах заморским на жизнь пригожую хватит.

Григорий, бороду поглаживая, о словах княгини думает. Опасное то дело, конечно. Не дай Бог прознает кто, не сносить тогда головы отцу святому, что из алчности да сребролюбия на ложь решается. Да только кто болтать то станет, коль из трех людей, что о заговоре знают, одна уж часов пять как мертва, вторая к вечеру такой же для всех стать желает, а третий — он, кто голову свою под топор класть не торопится. А коль откажет, то с палачом встречи точно миновать не сумеет. Уж княгиня милостью не радует, тех, кто приказов ее не слушает. Не любо Григорию на площади без головы, как куренку, бегать, а вот с монетками звонкими в страны теплые утечь — уже дело!

Кивает священник Ольге, из терема княжеского уходя, не долго думая, отправляется, по ярмарке последний разок погулять, яблочек моченых напоследок накушаться, да коли повезет петушков сахарных в дорогу дальнюю прикупить. А, что путь его не близок будет, со слов княгини Григорий явно понимает.

Ольга.

Муторно на сердце у Ольги. Тянет душу рука не видимая, болью в груди отдавая. Уйти решилась, сына с детьми покидая, в час не легкий. Да когда он легким то будет? Пора. Все конец свой имеет, у любой жизни закат быть должен, и так уж заметно, как отлична княгиня внешне от баб, что годами с ней равны. Более того, не любо народу языческому правление княгини христианской, от того трясет Русь, что не знает народ кому служить, да в какого Бога веровать. Коль уйдет сейчас безвозвратно, Святослав покой на земли вернет, да правителем полноправным станет. Хватит уж, за юбку материнскую руками цепляться, пора своим умом жить начинать. Мысли то верные, а сердце — предатель, тянет, отсрочить смерть липовую упрашивая, да годок другой близ сына побыть, внуков по нянчить. Да кого обманывает то княгиня? Люба Ольге жизнь прожитая, сколь страданий дала, столько и радости щедро отсыпала, и еже ли бы не клятва в страхе данная, осталась бы женщина подле сына княжить. Нельзя слово не сдержать, то, что Всевышнему дано было, оттого и страдает женщина, лазейки ища, да с совестью сладить пытаясь. Эх, еще б годок себе выторговать, да только сможет ли наново девку сыскать, что схожа с ней будет? Ох, цветочек аленький, и впрямь проклятьем стал ты, а не благостью. Жизнь хоть и длинную, да от власти хмельную прожила, а со счастьем бабьем так и не свиделись. Были мгновенья, из тех, о чем вспомнить радостно, да прошли, лишь осадок в сердце оставив. Пора. Не думала, Ольга, что о смерти мечтать станет, да когда в подвалах с внуками сидела, от печенега прячась, и знала, что коль войдет ворог в город, казнят Святославовичей пред глазами ее, поняла, что не должно старикам смерть потомков своих видеть. Все должно чередом своим двигаться. Уж лучше уйти, о судьбе не справляясь, да думать, что вечно живы те, кто сердцу дорог, чем каждый день ждать, что свое дитя хоронить придется. Пора. В последний раз, терем княжеский сверху донизу обойдя, поднимается Ольга в покои свои, да на лавку ложась, священника звать велит. Сама же глаза прикрывает, вроде как от усталости, а на самом деле, что бы слез ее никто разглядеть не сумел.

(*Пятнадцать кентинариев — это почти четыреста пятьдесят пять килограмм золота, которого византийский царь посулил русским за захват Болгарии. — Прим. автора).