Цветок с пятью лепестками

Царь молчал. Молчали приближенные, и в этой тишине издалека были слышны звуки шагов направлявшихся в тронный зал людей.

Через несколько минут стражники ввели в зал мальчика, мальчика лет двенадцати, одетого, как все персы, в кожаную куртку, штаны из овечьей шерсти и сапоги.

Эстер потихоньку продвинулась вдоль стены, чтобы иметь возможность хорошо рассмотреть черты лица подростка. О да! Конечно, у него были те же глаза! Те же черные упрямые глаза, как и у его деда, резко очерченный подбородок только подчеркивал силу воли, которую он вряд ли мог унаследовать от родителей. Хотя, некоторая мягкость, свойственная Мандане, тоже была заметна, чуть сглаживая резкость, унаследованную от деда. И этот одинаково сжатый упрямый рот. Девушка замерла в ожидании, без сомнения, это необыкновенное сходство заметила не только она.

Тот же чиновник у трона произнес громким голосом.

— Царский суд! Слушайте все! — и сразу продолжил. — Отвечай, мальчик, кто ты и откуда.

В зале наступила тишина, прерываемая лишь вздохами людей и чириканием невесть откуда взявшейся птицы, усевшейся на зарешеченном окне высоко вверху, под самым потолком.

— Я Куруш, сын пастуха Митридата.

Голос пронесся по залу подобно грому и заметался по углам многократным эхом. Мальчик смотрел прямо в глаза царю, не опуская взгляда и гордо выпрямив спину.

Царь сделал еле заметное движение рукой, и в коридоре вновь раздались шаги.

Теперь в зал ввели мужчину, который вел себя совсем по-другому. Едва сделав несколько шагов, он упал на колени и уткнулся лбом в каменный пол зала. Царь продолжал смотреть на мальчика, который так и не опустил голову.

Царедворец протянул руку с жезлом в сторону мужчины и громко потребовал.

— Говори же все, что знаешь, пастух Митридат!

— Прошу выслушать меня и рассудить по справедливости, Великий Царь! Дело было много лет тому назад. Меня вызвали во дворец, и воины, вооруженные мечами и копьями, приказали мне под страхом смерти совершить страшное дело — забрать новорожденного ребенка, младенца, и убить его где-то подальше, в лесу, а если я сам буду не способен совершить это дело, оставить ребенка, чтобы звери в лесу сделали это вместо меня.

Царь молчал, а Мандана не выдержала, и Эстер заметила, как две блестящие дорожки прочертили свой путь на лице у женщины.

Пастух прикрыл лицо руками, видимо, в ужасе от того, что он должен был сказать. Никто в зале не обронил ни слова.

— Давай же, продолжай.

— По пути в лес я зашел домой и увидел печальную картину: моя жена родила мертвого ребенка. Я не мог не проникнуться ее горем и показал ей младенца. Она тотчас же переодела умершего мальчика в богатую одежду и выставила меня за дверь. Я отправился в горы и оставил мертвого младенца в лесу, пометив место, после чего пришел в город и доложил об этом вот этому человеку.

Митридат протянул обе руки в направлении Гарпага, лицо которого покрылось мертвенной бледностью, заметной даже в свете мерцающих факелов.

— Я воспитывал мальчика, как собственного сына все эти годы, и он вырос у меня на глазах. Прошу, не наказывайте его сильно, Куруш ни в чем не виноват.

Теперь царедворец обратился к мальчику.

— Расскажи, почему ты избил сына сборщика налогов. Ты должен понимать, это серьезное преступление, ведь его отец официально пожаловался на тебя царю.

Куруш, на лице которого по-прежнему не было заметно страха или растерянности, начал говорить, все так же глядя прямо в лицо Астиагу.

— Мы с другими ребятами из нашей округи играли в государство. Меня выбрали царем.

По залу словно пробежала волна беспокойства, люди зашевелились, некоторые сделали попытку спрятаться за спины соседей, но все немедленно замерли при виде выражения глаз царя. Астиаг, сощурившись, окинул взглядом зал и вновь повернулся к стоящему перед троном подростку. Руки царя сжимали подлокотники трона, казалось, с такой силой, что крепчайшее дерево, привезенное издалека, сейчас не выдержит и треснет.

Бахман вновь повернулся к Эстер, и на его губах промелькнула еле заметная улыбка. Маг что-то задумал. А она продолжала смотреть на царя-детоубийцу. Нет, то, что ему не удалось довести задуманное до конца, совсем не могло служить оправданием. И этот человек помогает поддерживать порядок у нас в городе! Во всяком случае, именно этим Фаррин объясняла присутствие мидийских конников и стрелков в Аратте. Царь мидийцев — друг храма, друг хранительницы, друг магов… Все — ложь.

Мальчик между тем продолжил.

— Как царь, я назначил слуг, царедворцев и воинов. Но один из мальчиков отказался подчиняться. Тогда я отстегал его хлыстом. Ведь, как царь, я имел право наказывать кого угодно.

После этих слов наступила буквально мертвая тишина. А Эстер вдруг почувствовала необъяснимое уважение к этому мальчику, который так гордо и спокойно разговаривал с повелителем половины Азии. Она чувствовала, что должна как-то помочь ему, что это очень-очень важно и для нее самой.