Цветок с тремя листьями (СИ)

Девочка медленно подняла вверх испуганное личико. В ее глазах стояли слезы.

— Красивая, — Киёмаса криво усмехнулся. И, продолжая усмехаться, подошел к полкам у противоположной стены. Наклонился, покопался в одном из ящиков и вытащил оттуда связку монет. Затем вернулся к трясущейся от страха служанке. Сунул ей связку в руки и снова уселся рядом с Хидэтадой.

Женщина с ужасом уставилась на монеты. Потом подняла голову и ошарашенно посмотрела на Киёмасу.

— Купишь девке яркий наряд. И заколки. И сладостей остальным. Поняла?

— Д-да… господин, благодарю вас, господин, — женщина принялась быстро и часто кланяться.

— Я не понял, почему вы обе еще здесь?

Служанка вскочила и выбежала из комнаты, схватив попутно девочку за руку. Киёмаса посмотрел им вслед и покачал головой:

— Видал?

Хидэтада, уже не сдерживая улыбку, беззвучно рассмеялся.

— Чего хохочешь? Думаешь, им тут за меня доплачивают?

— …А он голову задрал и орет: «Я буду преследовать тебя, пока в моих жилах есть хоть капля крови!» Ну, я отсек ему ноги и кинул меч. И ты знаешь — он не соврал! — Киёмаса расхохотался и выронил пустую чашу. — Эй! Ты меня слушаешь? Или спишь?

— Да?.. — Хидэтада дернул головой и слегка покачнулся, — нет… я… задумался просто.

Киёмаса придвинулся и хлопнул юношу по плечу:

— А ты не думай, ты наливай. И молчишь все время. Не верю, что ты не знаешь ни одной смешной истории.

Хидэтада поморгал и нашарил на полу перевернутую чашку. Поднял ее, задумчиво повертел, зачерпнул ковшиком сакэ, медленно понес, чтобы не расплескать, но все равно умудрился пролить часть содержимого себе на рукав.

— Во-о!.. Я же говорил, что они только мешают. Давай сюда! — Киёмаса выхватил из его рук чашку и тут же осушил. — История!

— Да… я думаю.

— Если ты будешь долго думать, мне окончательно станет скучно. Давай, пока ты думаешь, я расскажу, как Мицунари подцепил блох?

— Блох?! — Хидэтада прыснул сакэ и старательно вытер лицо рукавом. Глаза его округлились.

— Ну да. Блохи, мерзкие твари, хуже китайцев! — Киёмаса снова рассмеялся и демонстративно почесался в нескольких местах.

Хидэтада хихикнул:

— Это в Корее, да?

— Я не знаю, кто там прыгал на Мицунари в Корее… — Киёмаса сделал паузу, чтобы подчеркнуть двусмысленность своих слов, но Хидэтада никак не отреагировал, поэтому он продолжил: — Он все в штабе отсиживался, там ему, небось, фуро[12] в спальню приносили, где уж нам… Нет, это давно было. Мы тогда под Такамацу стояли. Слышал эту историю?

— Да! Знаменитая водная осада, гениальная задумка его светлости и…

— Да, да, — перебил его Киёмаса. — Так вот, грязища, дожди, воды полно, а вымыться толком негде. Все чесались, одежду стирали, как придется. И только Мицунари ходил все время чистенький и причесанный, словно по двору замка прогуливался. И к нам не подходил, разговаривал на расстоянии. Ох, мы на него злились тогда. Седзю, помню, подбил нас в него грязью кидать, но случайно своему отцу попался. Как нас отчитали! — Киёмаса хмыкнул. — Но я не об этом. Так вот, приходит как-то Мицунари с докладом к его светлости, мы на земле сидим, а он стоит, как натянутая тетива, и медленно так вещает. Прямо словно проповедь читает, лицо каменное и взгляд, как будто он пришел истину до нас до всех донести. Его светлость послушал, махнул рукой: иди, дескать. Ну, Мицунари и вышел, высоко подняв голову. Вышагивал, как в строю на параде. Тут мы не выдержали уже. Нас тоже отпустили, и мы потихоньку за ним пошли — решили, что сейчас уж точно в грязи изваляем, чтобы не задавался так. Смотрим, а он за кусты зашел и как давай там чесаться. Тут уж мы сами в грязь и попадали!

Хидэтада откинулся назад в приступе хохота, потерял-таки равновесие и упал на спину. С трудом перевернулся и снова сел, не переставая смеяться. По его щекам потекли слезы, которые он старательно принялся вытирать рукавом.

— Вы… давно не любите Исиду Мицунари? — всхлипывая, проговорил он.

— Что? — Киёмаса нахмурился. — Не люблю? Что он, девка, любить его? Или, может, печеный угорь?

Он навис над все еще всхлипывающим от смеха Хидэтадой и тихо прошипел:

— Голову в задницу затолкаю тому, кто тронет этого дурака. А надо будет — сам ему шею сверну, так и знай. Кониси… Укита… Вот что бывает, когда вместе собираются те, кто любит подумать. Где моя история?! — внезапно рявкнул он над ухом Хидэтады.

Хидэтада вздрогнул и подскочил от неожиданности:

— Я… я только сплетни столичные знаю. А со мной ничего интересного и не было никогда. По крайней мере, смешного.

— Эх ты… — Киёмаса покачал головой и отодвинулся. — О, ты опять врешь! А ну-ка, расскажи, за что тебя твой приятель Юкинага в реку скинул?

— Вы знаете об этом? — Хидэтада округлил глаза.

— Конечно. Нагамаса мне жаловался на этого балбеса. Вот с кем вечно что-то приключается. Я тебе потом расскажу.

— Да там… из-за стихов все вышло. Ему не понравились мои стихи.

— О как! Юкинага у нас в тонкие ценители поэзии записался, надо же, — Киёмаса иронично вздернул бровь, — а ты у нас, выходит, поэт?

Хидэтада отчего-то смутился и потупил взгляд: