Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Люди сведущие сказывают о таком обряде: маг решает, кем хочет стать, сочиняет себе имя — Петр Несокрушимая Скала или Джек Распотроши Тысячу Врагов, проводит ритуал, и придумка начинает служить ему верой и правдой. Знатным господам тоже неплохо, им маги издревле имена на поколения вперед наговаривают, особыми чернилами в родовые книги вписывают. Хорошие имена, поколениями предков проверенные, вековыми традициями привязанные, — так магия умножается людской верой. А нам, босякам безродным, приходится довольствоваться кличками, которые придут в голову родителям — без магии и без веры.

В моем случае обошлось и без родителей. Отца моего не знала даже мамаша. У нее таких отцов бывало по трое за ночь, поди всех упомни! Шептались, будто затяжелев родительница пошла к знахарке, просить зелья для избавления от плода. Знахарка повела себя на удивление странно — никому прежде не отказывавшая, она обложила гостью последними словами и крепко-накрепко запретила чинить вред ребенку, пригрозив страшными карами. Хотя, зная мамашу, мне легче представить, что она пыталась надурить знахарку касаемо оплаты, вот та в отместку и застращала ее на свой лад.

Как бы там ни было, беременность мамаша доносила, хоть и мешало положение ей преизрядно. Едва я родился, она заявила, будто ребенка ей бесы подменили еще утробе, мол, все один к одному сходится: и ведьма-знахарка меня признала, и метка на мне особая, бесовская. Непонятно, к чему она ломала комедию, ведь никто не ждал от шлюхи любви к невесть от кого прижитому младенцу. Я рос при борделе сорной травой, мальчиком на побегушках, а прозвали меня благодаря мамашиным воплям Подменышем.

Когда мне стукнуло девять лет, бордельная хозяйка надумала пристроить меня к ремеслу, захаживали к ней такие любители. Родительница не возражала. Мальчишкой я был смазливым, нрав имел живой и отзывчивый. Благодетельницы не рассчитывали натолкнуться на отказ, лишь дурак, по их мнению, мог отказаться от сытой и счастливой жизни. Сначала дурака попробовали образумить, потом — осчастливить насильно. Да только я успел столковаться об обучении с Енохом-вором. Енох старел, былого проворства не было в нем и в помине, скрюченные шишковатые пальцы утратили прежнюю ловкость, а искривленные подагрой ноги едва держали хозяина. Вор с трудом мог добывать себе на пропитание, а между тем покушать он привык вкусно. Договор был заключен и скреплен по правилам слуг Ночной Госпожи. Енох обязался обучать меня ремеслу без утайки, а я — кормить его ортоланами и поить сладким ангейским вином.

Утроба старика оказалась поистине ненасытной. Все, что удавалось мне украсть, шло на разносолы для Еноха. Страсть к обжорству оказалась роковой. Перед кончиной вор жаловался на рези в животе, у него невыносимо смердело изо рта и рвало кровью.

Я никогда не задумывался о прошлом Еноха, мне он казался стариком, хотя в действительности в момент смерти ему едва ли перевалило за тридцать. Однако из-за непомерного пристрастия к жирной пище и обильным возлияниям выглядел он скверно. Оглядываясь назад, я понимаю, что Енох дал мне воспитание, более присталое отпрыску благородного семейства, нежели уличному воришке, и это заставляет меня предположить, что вор был благородных кровей — чего стоила одна его любовь к ортоланам!

Верно, происхождение Еноха и стало действительной причиной, по которой он согласился принять меня в обучение — чувствуя чуждость обществу, в которое волею судьбы попал, он нуждался в компаньоне, способном понять его. Исподволь Енох взрастил во мне идеалы и убеждения, немыслимые для уроженца городского дна. Хотя сам я, разумеется, не замечал отличий между собой и другими обитателями трущоб — не имея возможности взглянуть со стороны, я считал их само собой разумеющимися. Искренне полагая себя вольным ветром, этаким перекати-поле, в действительности я впитал от Еноха неосознаваемое самим почтение к старшим и послушание — о, на послушании вор настаивал особо. Он вбивал в меня его длинной палкой, на которую обычно опирался при ходьбе, заставляя скакать, и уворачиваться, и защищаться, и даже отвечать ударами на удар, что вору нравилось особо. Верно, будучи вынужденным стать простолюдином и отказаться от ношения оружия, Енох тосковал по бою на мечах, чем по сути и были наши упражнения с палками.

Енох нещадно колотил меня за сквернословие и коверканье слов, свойственное прочим обитателям трущоб; он заставлял меня запоминать кучу вещей, смыла которых я постичь не мог, но уроки покорности сделали свое дело — скрежеща зубами я внимал вору. Пару раз, договорившись с конокрадами, он даже ухитрился взгромоздить меня на коня, но, не обнаружив во мне ни малейших проблесков таланта наездника, оставил попытки. Единственное, чему не смог научить меня Енох — это письму и чтению, поскольку сам, имея идеальную память, не нуждался в переложении мыслей на язык черточек и точек, которые он пренебрежительно называл костылями для разума.