Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Я видел работу мастеров по чужим кошелькам, да и себя без ложной скромности причислял к таковым, однако я помню, скольких усилий стоила мне репутация. Дни и ночи напролет я клял за неуклюжесть собственные руки, до ломоты я в спине кланялся перед воображаемыми господами, добиваясь жалобного дрожания голоса, я твердил слезливые фразы, пока смысл их не начинал ускользать от меня. Тому же, что вытворял варвар, невозможно было научиться и за целую жизнь. Альхаг был невероятно, по-змеиному гибок. Я мог бы поклясться, что во время боя тело его меняет форму, а добрый десяток рук против природы человеческой гнется во всех направлениях разом. От этих метаморфоз у меня голова шла кругом. Удары Альхаг отмечал мельком — то надорвет рукав, то распорет штанину. Кожи клинок не коснулся ни разу, и это тоже свидетельствовало о мастерстве колдуна.

Внезапно Альхаг прервался.

— Жарко, — вымолвил он, стягивая стеганую безрукавку, а за нею следом рубашку тонкого полотна. — И ты разоблачайся, парень, не то останешься в лохмотьях.

В его словах был определенный резон. Я повиновался, радуясь, что сумерки скрывают дьявольскую метку на моей спине. Ее я стеснялся больше, чем наготы. И у Еноха, и позже, ютясь в одной комнатушке с Пронырой и Везунчиком, даже в палящий зной я спал в исподнем, отговариваясь чувствительностью к холоду. Мне не верили, но признание права на тайну было одним из непреложных канонов слуг Ночной Госпожи.

Поединок продолжался. Молчаливыми свидетелями ему были вечерние звезды, да высокие — по пояс — травы, да еще легкий ветерок. Постепенно я начал выдыхаться. Почувствовав это, варвар удвоил натиск. Игра близилась к завершению. Раз — Альхаг выбил саблю из моей руки. Краем глаза я видел, как она перекувырнулась в воздухе и затерялась среди степного разнотравья. Два — варвар толкнул меня в спину, одновременно подставляя подножку. Я растянулся на земле. Будь сейчас день, моя дьявольская отметина открылась бы во всей красе. Надеюсь, колдун не кот, чтобы видеть в темноте.

— Превосходно! Цветку Смерти удалось совершить невозможное.

Так сложилось, что разговоры с придворным колдуном влекли перемены в моей судьбе. Не стал исключением и этот. Не то повинуясь приказу варвара, не то по собственной инициативе помимо занятий с мечом Сагитта вдруг озаботилась моим образованием.

Стоило лошадям сбавить темп и перейти с галопа на более медленный аллюр, как чалая кобылица Сагитты оказывалась бок о бок с моим Браго, колдунья обматывала поводья вокруг запястья и принималась донимать меня вопросами.

— Что ты знаешь о его величестве короле Максимилиане?

— Я могу по звону отличить королевский солнцеликий от церковного аврума. И от баронского тоже смогу, — похвалился я. — Знаю, что один солнцеликий равен тринадцати серебряным луням, а лунь куда как лучше разбить на полулуни и четвертьлуни — опасно все деньги в одно место прятать! В четвертьлуне снова тринадцать медяков-созвездий, самое мелкое из которых крош… Кстати, а мой крош тебе еще потребен?

— У тебя лишь деньги на уме! — упрекнула Сагитта.

Я обиделся.

— Да кого хочешь спроси, сможет ли он на слух солик от аврума отличить! Я, между прочим, этой премудрости тоже не одним днем выучился!

— Меня интересовало, что ты знаешь о короле, а не о королевской монете.

— Правители меняются, а золото остается золотом. На ценность солнцеликого не влияет выбитый на нем лик, — повторил я любимую присказку Еноха, перешедшую ко мне по наследству вместе с его ремеслом.

Сагитта начала терять терпение. Мне доставляло удовольствие злить ее: отблески душевного волнения озаряли лицо колдуньи, она разрумянилась, губы алели маковым цветом, а глаза метали молнии. Легко можно было вообразить, будто мы не вели беседу о короле, а целовались полчаса кряду.

— Нельзя быть таким ограниченным! — прервала Сагитта мои мечты.

— Я практичен. Какие знания о государе могут накормить меня или отогреть в морозы? Цвет волос его? Разрез глаз? Имя мастера, изготовившего его любимую ночную вазу?

— Ты невозможен! Ты глуп и закостенел в своей глупости!

Вот теперь к поцелуям можно было смело прибавлять несколько занятных трюков, подсмотренных мною в детстве в борделе.

— Откуда вору набраться учености? Думаешь, я коротал вечера за разговорами? Праздная болтовня хороша в тепле и на сытый желудок, а у бедняков незатейливые нужды.

При упоминании выпавших на мою долю невзгод, Сагитта смягчалась. Я давно заметил за ней склонность к состраданию, и тем удобнее мне было ею пользоваться, что колдунья упорно отрицала в себе любые черты, делавшие ее уязвимой.

— Слушай. До Максимилиана каждый правитель вел летоисчисление со дня своей коронации. Взошедши на престол в возрасте двадцати трех лет от роду, король Максимилиан повелел отныне и впредь продолжать подсчет лет от прежнего владыки.

— Это так важно? — не удержался я от вопроса.

— В этом был он весь. Максимилиан прежде радел о людях и уже потом — о собственном величии, ведь каждый раз считать время заново и неудобно, и бессмысленно.