Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

— А принц, принц-то наш каков! Вырос! Возмужал!

— Не толкайся, кому говорят!

По случаю праздника богатые горожане щеголяли пестрым платьем, бедняки довольствовались яркими лентами, приколотыми к одежде или головным уборам.

Под радостные крики и несмолкаемый звон колоколов мы с Нинедетт ступили в храм. Гулкая тишь раскололась стуком шагов и шелестом одежд. Из ниш строго взирали лики святых. По полу и стенам рассыпались солнечные блики — пройдя сквозь витражные стекла, они окрасились всеми цветами радуги. От алтаря нам навстречу шел архиепископ.

В тот день я увидел его впервые — с моего приезда в столицу тот затворился в своем дворце на противном берегу Гарды, и ни разу не явился ко мне с просьбами или с угрозами. Зная, что церковь поддерживает герцога Орли, я отнюдь не стремился лицезреть ее иерарха и уж тем паче не стал первым домогаться его внимания. Однако не будучи осведомленным о его симпатиях и антипатиях, трудно было заподозрить в архиепископе недоброжелателя. Черты лица этого почтенного старца отличались редкостным благообразием, точно над их созданием трудился тот же скульптор, что ваял статуи святых. И голос — о, такой голос мог вести за собой толпы! Глубокий, проникновенный, умиротворяющий, словно аромат ладана, он безраздельно царил среди покоя каменных сводов, и никакие кощунственные шепотки и покашливания не смели нарушить его благолепия. В звучании этого голоса, точно в ангельском хоре, хотелось раствориться навеки.

Когда первосвященник объявил нас с Нинедетт мужем и женой, я поверил ему безраздельно. Принцесса обязалась почитать меня, и вложила руку в мою ладонь. Я поклялся оберегать Нинедетт. Я говорил уверенно, но мыслями перенесся на несколько месяцев назад, к Самоцветному ручью, где под ногами тоже сверкали всеми цветами радуги камни, и где я тоже принес нерушимую клятву — клятву, которую не сумел сдержать!

Многие в тот день последовали нашему примеру и соединили судьбы — венчаться одновременно с королевской четой считалось добрым предзнаменованием. В отличие от своих подданных, я принял брак как дань событиям, как необходимую плату судьбе, вознесшей меня на головокружительную высоту. Принесенный обет не затронул моего сердца, в котором безраздельно царила Сагитта. Окажись на месте принцессы колдунья, кровь кипела бы в моих жилах, но рядом стояла Нинедетт — хорошенькая, точно кукла, и волновавшая меня ровно в такой же степени.

От собора началось шествие к главным воротам. Сотни взглядов сопровождали нашу процессию. Мы миновали перекрестки, на которых били вином фонтаны. Миновали триумфальные арки, возведенные специально к нынешнему торжеству. Следовавшая за нами свита горстями бросала монеты в толпу. Из-за заполонивших улицы людей мы двигались медленно, и, памятуя о лучнике герцога Орли, затаившимся в ожидании коронации, я даже радовался промедлению.

Помост у ворот, на котором предстояло рассесться сановникам, обтянули синим сукном и убрали золочеными лентами. Эти цвета: неба в Кобальтовых горах и солнца — согревающего, оберегающего, но и способного испепелить своим жаром, издревле символизировали королевскую власть. Хлопали на ветру знамена: одно изображало руку с испускающей лучи короной, со второго хищно скалился горностай правящего дома къертанов. Пока знать занимала места, мы с Ниндетт стали в проеме ворот. Перед нами замер архиепископ, одесную от него служитель держал бархатную подушечку с венцами — драгоценные камни слепили отраженным светом.

— Принимая собравшихся здесь в свидетели, открываю душу мою Самому Творцу. Все, что только существует в мире, проистекает от Создателя. Пусть же он благословит клятву их высочеств народу и изольет свою неоскудевающую благодать на союз этих юных душ. Повенчанные друг с другом, венчаются они ныне на царствование. Да будет правление сына достойно его отцов: земного и небесного, да станет ему супруга верной помощницей и прочной опорой в добрых начинаниях. Слава принцу Ариовисту! Принцессе Нинедетт — слава!

Нестройный, но истовый хор горожан подхватил:

— Слава!

Трижды по двенадцать раз палили пушки.

Архиепископ потянулся за венцом. Он был ниже меня ростом, и чтобы возложить корону на мое чело, ему пришлось стать на цыпочки. Со своей стороны я не имел намерения склоняться перед этим человеком. Но едва золотой обруч коснулся моей головы, произошло нечто удивительное. Разумеется, некоторых вещей я видеть не мог, поэтому дальнейшее описание составляю со слов людей, в искренности которых не имею ни малейшего сомнения.

Итак, корона коснулась моей головы, и от соприкосновения этого, точно от соединения кремня с кресалом, занялось сияние, сперва слабое и малоприметное в свете дня. Но бежали мгновения, сияние разгоралось, и трудно стало уже напротив не замечать его. Стоявшие в первых рядах зажмурились, ослепленные этим все набиравшим мощь светом, а он, подобно пожару, перекинулся с меня на Нинедетт, на архиепископа и служку, затем на свиту и ничем не сдерживаемый устремился дальше.