Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Когда вечерняя тишина раскололась звоном стали, я отбросил сомнения и начал действовать. Мой противник был намного крупнее меня, лицо его прорезали морщины, знаменуя опыт и прожитые годы. Мне следовало испугаться, но на меня нахлынул тот самый азарт, который одновременно служил моей удачей и проклятьем. Мой умудренный опытом враг не ждал такой прыти. Он привык к заученным схемам боя, а я до отчаяния хотел жить. Сначала я защищался, испытывая пределы своих возможностей. Уличный вор, сын шлюхи, я сражался против настоящего воина, и это придало мне уверенности. От защиты я перешел к нападению.

Клинки наши столкнулись и разошлись. Я взмахнул саблей. Он отразил удар и ответил серией коротких быстрых атак. Всей кожей я чувствовал его ярость. Он был немолод, любил поесть и запить трапезу вином. Он злился оттого, что надежды на легкую победу не оправдались, злость подгоняла его, выматывала, заставляла ошибаться. А я напротив любил его, своего врага, и любовь придавала мне сил. Он не сделал мне ничего плохого, не считая желания убить меня, но это было не в счет, ибо все-таки я убил его первым.

Я едва успел обернуться, чтобы заметить падающий сверху меч. Вытащить увязшую в мертвом теле саблю не хватало времени. Ведомый инстинктом, я рухнул навзничь. Ладонь сама нащупала верный кинжал. Когда меч взрезал землю в волоске от моей головы, я выпрямил руку и отпустил кинжал на свободу. Узкое лезвие прорвало кольчугу и плоть нападавшего, позволяя мне выиграть время.

Я был окрылен своей первой победой в бою. Звон клинков звучал для меня сладчайшей музыкой. Движения были легки и стремительны. Сабля становилась на пути летящей смерти, обращая ее вспять. Как в виденном сне, я подстраивался под ритм противника и в какой-то момент слился с ним воедино. Я словно бы стоял перед зеркалом и говорил сам с собой на языке звенящей стали. И когда сверкающее острие вонзилось мне в грудь — о, неизбежный акт самоубийства! — я почувствовал, как воспламенились и выгорели дотла мои внутренности, и сердце зашлось от боли, и победный крик мой был криком агонии.

— Подменыш, Подменыш, очнись!

— Он ранен?

Голоса терялись в тумане. Стайка бабочек порхнула у меня над головой, пощекотав крылышками, — порхнула и устремилась прочь.

— Сомневаюсь. Крысы живучи.

Раздался звонкий шлепок, и туман немного рассеялся. Еще шлепок. Так это же бьют по моим щекам! Я потянулся, ухватил нечто, доставлявшее мне беспокойство, и дернул изо всех сил.

— Но-но, полегче! Я его, можно сказать, с того света вызволил, а он в благодарность меня калекой оставить удумал!

Ворчал как всегда Браго. Однако и тяжелая же у него рука! А то, что показалось мне бабочками, это Сагитта. Судя по голосу, колдунья не на шутку взволнована. Если для привлечения ее внимания требуется всего-навсего умереть, то я готов умирать хоть по дюжине раз на дню.

— Я в порядке, — пробормотал я.

И это было правдой: мир виделся четко, в ушах не шумело, руки-ноги сгибались и даже зубы были целы. Мне мечталось лишь, чтобы меня оставили в покое — при своем ремесле я привык избегать лишнего внимания.

— Напрасно вокруг него суетитесь. Упал мальчишка в обморок от страха, с сопливыми юнцами еще не такое случается. А, Подкидыш, порты сухие?

Данко так и не простил мне подаренной Альхагом сабли и при каждом удобном случае норовил зацепить. Сам-то воин выглядел безупречно: прическа — волосок к волоску, на лазоревом сюрко ни прорехи, ни пятнышка. Смотрит сверху вниз, насмехается, оглаживает рукоять меча, торчащую из филигранных ножен.

— Это не обморок, — неожиданно вступился в мою защиту колдун. Он тоже разглядывал меня, и его прищур сулил очередные расспросы. — Идти можешь?

Позади колдуна сокрушенно зацокал Ирга:

— Ай-яй-яй, благородные господа, припозднились мы, ой-ей-ей припозднились. Ирга чаял к Каменным воротам вас нонече вывести, а теперь придется утра поджидать.

Слова горца были встречены ропотом:

— Какого еще утра?

— Это что же получается, мы трапезничать подле мертвецов должны? И спать при них?

— Весьма справедливо: пусть неупокоенные хранят наш покой.

— Да не хорошо оно. Схоронить бы…

— Может, еще и молитву над ними прочесть прикажешь?

Ирга терпеливо дожидался, пока страсти утихомирятся. За кажущейся угодливостью этого маленького человечка скрывалось огромное чувство собственного достоинства. Переубедить его в чем-либо было ой как непросто.

— День уходит, ночь скрывает пути. До темноты как есть не поспеем, а в темноте по горам бродить — верная погибель.

Ему ответил Альхаг:

— Твое дело вести. Свет будет.