Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Больным или здравым, живым и в посмертии клянусь
… клянусь…клянусь
Хранить Цветок Смерти, именуемую Сагиттой,
От врагов зримых и незримых
… зримых… зримых,
Недоброжелателей явных и сокрытых
…скрытых…скрытых,
От действующих, говорящих или мыслящих ей во вред,
И от самой себя.

Клянусь не чинить ей зла делами и бездействием

…действием…действием,
Словами и молчанием
… чаяньем…чаяньем,
В счастье и в отчаянье, в уме и в сердце своем.
Залогом этой клятвы да будет бессмертие моей души
…бессмертие души…души… души..

Я чувствовал головокружение и нарастающий звон в ушах. Кровь из взрезанного запястья окрасила ручей алым. Слова выходили из меня подобно невесомым белым облачкам. Мне казалось, будто я стою в потоке невидимых и неосязаемых частиц — не тепла и не света, но родственной им субстанции. Эти частицы прошивали меня насквозь, и нечто внутри моего тела соединялось с ними и меняло свое течение сообразно задаваемому ими ритму. Ноги мои налились тяжестью, погружаясь в самое сердце земли, а руки стали равны крыльям и устремились в небеса. Сила и слабость единовременно наполнили меня. Я был велик в своем могуществе и ничтожно мал в своих ограничениях. Принесенная клятва подобно обоюдоострому клинку легла между грядущим и прошедшим, рассекая их безвозвратно.

X. Засада

— Для чуда опасно обладание. Чудо — оно тем и чудесно, что в руки не дается. Да взять хотя бы орла огнеглавого. Покуда в небесах искрит, сияющими перьями сыплет, кажется нету в подлунном мире творенья прекраснее. Но только подлетел ближе — и падалью-то от него воняет, и перья-то линялые, и хвост облезлый, так еще на голову нагадит — не отмоешься. Вот уж чудо расчудесное! — на ходу разглагольствовал Ирга. Ни на минуту горец не остановился, чтобы перевести дыхание, так и болтал, перебираясь через упавшие деревья и завалы камней.

— Ты чего разоряешься? — пробурчал Браго. С утра воин был в прескверном настроении — последствия обретения неупиваемой фляги давали себя знать.

Вот и проводник наш был того же мнения.

— Сбросил бы доблестный воин зачарованную флягу в ущелье. Не принесет она добра, как есть не принесет.

— Ишь, выдумал. Прежде я тебя в ущелье сброшу.

— Иргу в ущелье никак нельзя, Ирга тропы заповедные знает.

— Ну и ладно. Вот выведешь нас из гор, сброшу тогда.

— Как доблестному воину угодно будет. А все ж-таки от фляги лучше избавиться, через нее — погибель верная, — и Ирга проворно отскочил в сторону, чтобы избежать затрещины — самым весомым доводом в споре Браго полагал кулаки.

— Тебя послушать, все кругом — погибель, — проворчал раздосадованный промахом воин.

Проводник закивал льстиво:

— Устами доблестного господина глаголет Честная Хозяйка.

Поняв, что хитрого горца не переспорить, Браго перенес внимание на более доступный его пониманию предмет, а именно — на меня.

— Эй, Подменыш, зачем руки заголил, будто девица?

Утром я искал на запястьях следы клятвы, да так и позабыл опустить рукава. Руки мои выглядели привычно, от пореза не осталось даже шрама. И одежда тоже оказалась целой, хотя изорвал о шиповник я ее преизрядно.

Так все-таки было или помстилось?

— Ирга, подскажи, как ручей назывался, откуда ты вчера воду черпал? — решился прояснить я.

— Ой, доблестный господин Подменыш, разве ж Ирга упомнит, что давеча было! Ей-ей, стареет Ирга, вот памяти и не стало совсем. Да не печальтесь, дался вам этот ручей! Послушайте-ка лучше сказ.

Пошла одна вдова по весне высоко в горы собирать травы первоцветные, да так и сгинула. Детей ей Хозяева не дали, родичи жили далече, а соседи поплакали-погоревали и позабыли за насущными хлопотами. Только отцвела весна, отгремело грозами лето, осень осыпалась листопадом, а в канун зимы, в темный месяц непрогляд смотрят соседи — дверь в доме вдовы отворена, и из трубы дым валит. Внутрь зашли они и что же видят? Сидит на лавке женщина в сарафане алого бархата, золотым бисером росшитом. Вкруг шеи — жемчуга в три ряда, руки от тяжести перстней к полу клонятся, из-под подола сапожки сафьяновые острые носы кажут. Не сразу в той женщине соседку признали, да не вдруг за богатством наряда разглядели, что воротилась соседка в тягости. Подступили с расспросами: где была, да что делала. Вдова не раскрывалась, только вздыхала горестно.