Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Меня приветствовал гул голосов. На огромном диске дворцовой площади, истоптанной следами по яркому белоснежью, по случаю поединка сошлось население целого города. На спешно возведенных трибунах в мехах и самоцветах восседали знатные дамы. В первом ряду я заметил принцессу Нинедетт, до сих пор считавшуюся моей невестой, а с нею рядом — Сагитту. Они были схожи как день и ночь: едва вышедшая из поры девичества принцесса, нежная и хрупкая, точно оранжерейная лилия, и колдунья, в которой над нежностью преобладала страсть, и которая в поединке заткнула бы за пояс любого рыцаря. Глядя на них, я подумал, что женщины, несмотря на несхожесть, всегда сумеют договориться между собой, именно поэтому сражения — удел мужчин.

Благородные господа толпились по противную сторону площади — в шерстяных плащах, в сверкающем великолепии усыпанных алмазами орденов. Среди подданых стоял арл Годерикт; его трудно было не заметить, поскольку арл возвышался над толпой подобно тому, как одинокий скальный утес высится над обступающим его лесом. Особняком держались клирики, одежды их искрились золотым шитьем и жемчугами, а с шей свешивались кресты на толстых цепях.

Прочее пространство заполнял простой люд. Здесь царил дух деревенской ярмарки: мужчины сажали детей себе на плечи, женщины судачили с товарками, юные прелестницы охорашивались и перемигивались с королевскими рыцарями. Не теряли времени торговцы пирожками и засахаренными фруктами. Точно тени мелькали шустрые молодчики с лицами столь же неприметными, сколь проворны были их пальцы. Я и сам, бывало, любил работать в толпе, когда люди, занятые болтовней и зрелищем, забывают о кошельках. Времена поменялись, и теперь зрелищем сделался я сам.

В центре площади за ограждениями из толстых жердей пустовал прямоугольник, на котором мне предстояло сражаться. Жерди украшали полотнища: на одном был герб моего королевства, на втором — изображение чудища-Мантикора. Незнатный от рождения, но благодаря магии сумевший достичь мыслимых и немыслимых высот, Шаула, получив право титуловаться и иметь герб, выбрал символом свое магическое воплощение.

Трижды протрубили трубы. В центр ристалища, улыбаясь во весь рот, выбежал мой герольд. Одеяние его было по-праздничному пестро.

— Избранники и изгнанники! Высочайший могущественнейший арл, прегрозные герцоги, графы, бароны, рыцари и оруженосцы, и прочий честной люд! Слушайте! Слушайте! Слушайте! Ныне на ваших глазах по обычаям седой старины разрешится спор между его высочеством принцем Ариовистом и колдуном сэром Шаулой по прозванию Мантикор. Согласно традиции, поединок продлится до смерти одного из спорящих.

Снова трубили трубы. Вслед за моим герольдом на ристалище выбежал человек с изображением Мантикора на одеждах и слово в слово повторил сказанное прежде — то был представитель колдуна. Место Мантикорова герольда занял важный господин в цветах королевского дома Къертанов.

— Именем короля! Слушайте! Слушайте! Слушайте! В силу величайшего столпотворения для защиты подданных их величество арл Годрикт просят и требуют от участников поединка отказаться от обращения в тварей силою магической. Тем паче, что вид наготы, непременно сопутствующий оному превращению, непристоен по сути своей и тем способен оскорбить взор сиятельного арла, а также присутствующих на ристании благородных дам и девиц, и благочестивых служителей церкви. Посему участникам поединка належит сражаться, не отступая от законов человеческого естества.

Вздох разочарования прокатился через трибуны.

Это была та самая помощь, которую обещал арл Годерикт. Возможно, Ариовисту требование арла и дало бы фору, спасти же меня могло лишь чудо.

Вновь зазвучали трубы и сам Годерикт выкрикнул:

— Поединку — да свершиться!

Королевский герольд спешно покинул площадку и укрылся за ограждением. Последний раз отыскал я в толпе лицо Сагитты, вгляделся в бесконечно дорогие черты. Мне не в чем было себя упрекнуть — окажись у меня возможность прожить жизнь иначе, я не изменил бы в ней ни дня.

Я облачился в рукавицы и не глядя протянул руку. Услад вложил в нее шлем. Я решительно надел шлем на голову, застегнул пряжку ремня под подбородком и вытащил клинок. Два рыцаря перерубили канаты, освобождая проход на площадку с моей стороны и там, где стоял Мантикор.

На глазах у изумленной толпы вокруг колдуна начал складываться призрачный доспех. С каждым шагом он становился все плотнее и плотнее, и когда мы поравнялись в центре ристалища, передо мною стоял закованный в броню рыцарь. Порожденье магии, доспех казался провалом во тьму — ни единого солнечного блика не мелькало на нем, не было и теней, что отмечали бы сочленения деталей, ибо никакая тень не могла превзойти его совершенной черноты. Шлем-бацинет с сильно вытянутым забралом напоминал клюв хищной птицы.

Все инстинкты мои кричали, что я должен развернуться и бежать. Когда я успел так измениться, что спасению собственной шкуры предпочел эту нелепую геройскую смерть под сотнями взглядов?