Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Сменялись дни. На перевалах еще держался снег, но в межгорных котловинах, где воздух и почва успели прогреться, весна полноправно вступала в свои права. Бурый ковер прошлогодней травы озарялся яркими тонами, недаром последний месяц весны именовали в народе пестрокрасом. Близ границы снегов брызгами молока блестели подснежники, чуть дальше нежно-лиловым распускалась сон-трава: ее стебли, листья и лепестки точно облачены были в пушистые шубки; на зазеленевших альпийских лугах поднимались змеиные головки рябчиков да полыхали широкие языки огнь-травы, что трепещет даже в полном безветрии. Весело бежали ручьи, в песне их чудилось тренькание серебряных бубенцов. Между камней у воды солнечными зайчиками подрагивали примулы, россыпью золотистых звездочек мерцал очиток, на солнечных местах занимались сердцецветы и заряницы, подле них робко клонили головки лунники — цветы, что подставляют лепестки не солнечным, а лунным лучам. Деревья сперва окутались тончайшей зеленоватой дымкой, а потом зазеленели враз. Жемчужные облака струились в небесах. Погруженные в синеватые тени, таинственные и неприступные, возвышались горы.

Но несмотря на радующие взор красоты, без Сагитты мир вокруг казался мне лишенными некой важной составляющей: поблекли краски заката, какой-то из ароматов потерял ветер, солнечным поцелуям не хватало тепла, а хлеб был пресен на вкус. Чтобы отвлечься, я принялся расспрашивать къертанов о местах, через которые пролегал наш путь:

— Что за горная цепь высится там, вдалеке?

— Высокие горы, сиятельный арл.

— Как называется озеро, берегом которого мы теперь следуем?

— Глубокое озеро, ваше высочество.

— А тот перевал, что мы миновали последним, как обозначен он на картах?

— Перевалом и обозначен. Но коли сиятельному арлу угодно, он может быть поименован в честь сиятельного арла. Изволите вписать собственноручно?

Рыцарям явно не доставало красноречия Ирги. Между тем разбуженный ум мой требовал новых знаний и новых мыслительных упражнений, и не имея возможности получить пищу для размышления от къертанов, я принялся донимать своих спутников. Браго быстро научился избегать расспросов, Драко же, вызвавшемуся в качестве моего соперника в ратных делах, уклониться от бесед было сложнее. Странные то были беседы. Говорил в основном я: сам спрашивал, сам же находил ответ — с молчуном немного наболтаешь. Но, возможно, именно такой собеседник и нужен был мне, чтобы собрать разрозненные свидетельства виденных чудес и выстроить из них цельное полотно, как художники создают ожившие сюжеты из кусочков цветного стекла.

— Вот ведь диковинно-то как, Драко: Альхаг был колдуном, и в поединке ему не было равных — по крайней мере, я наслышан о том и видел воочию. И он был охранителем самого короля, а это наверное что-нибудь да значит! Но Альхаг сражен Мантикором.

— Что с того? Всякий рано или поздно находит свою смерть.

— Погоди, дай собраться с мыслями. Мне сложно говорить и размахивать саблей.

— Так не болтайте.

— Нет, я хочу понять! Я убил Мантикора. Хорошо-хорошо, не я, а магия Сагитты, но все-таки согласись, я не стоял в стороне. А теперь ты бьешь меня. Получается, не владение клинком делает колдуна? И магия не дарует неуязвимости от холодной стали? И если Сагитта очутилась в плену…

— Вы опять проиграли, ваше высочество. А все оттого, что у вас язык вперед сабли работает!

Мы ехали дальше, и по мере нашего продвижения горы меняли свой наряд. За отсутствием каких-либо значимых событий я наладился отсчитывать дни по смене растительности. Отзвенела весна, наступило томное и пряное лето. Выше и выше вставали травы: распушил белые перья ковыль, засеребрился мятлик, острые и резкие поднялись лезвия осок. Среди зелени синели васильки, искрились любимые церковниками цветы крестовника, редкими островками розовели душица и буквица. Грозы шли сухие, без дождей: полыхали зарницами, грохотали громами. Сух и душен сделался ветер, в его жарком дыхании чудился мне запах магии. Я вдыхал полной грудью, и чувствовал, как магия струится через горло точно изысканнейшее из вин — вин, в которых лишь недавно я научился понимать толк.

К середине лета травяной ковер вобрал в себя цвета грозового неба, воздух потяжелел от запахов мускуса и амбры — то зацветал шалфей. Его аромат неотступно преследовал нас долгие дни пути, но отгорел и он. Степь постепенно залилась белизной, все раскрывшиеся цветы подобрались один к одному: тысячелистник, сухими ветками которого украшают постель новобрачных, чтобы поддерживать их любовь; и клевер — символ плодородия и изобилия, и пушистый кремовый белоголовник, из которого къертаны заваривали сладкий c медовым ароматом чай.