От его слов меня будто пронзило насквозь. Я смотрела на телефон, который лежал у Ника в раскрытой ладони и события дня по крупице начали выстраиваться в единую линию в моей голове. Я прекрасно помнила, как всё начиналось с самого утра: ссору с отцом, попытку сбежать, звонок матери. Как мы с Никитой решили отправиться в лес, наш первый поцелуй в машине и сорванное свидание в пиццерии, где меня похитил дальнобойщик в клетчатой рубашке. Мужчину звали Глебом, а его подельницу – светловолосую официантку с вульгарно-розовой помадой — Галиной. Всё внутри меня кричало, что это было на самом деле. И какое же разочарование я почувствовала, поняв истину:
— Ты с ними заодно, — я забрала телефон из раскрытой ладони.
На мгновение в глазах Никиты отразилась боль, но он быстро совладал с собой, надев на лицо бесстрастную маску. Объятия ослабли. Каримов отступил на шаг назад и убрал руки в карманы куртки.
— Мы не заодно, — коротко отрезал он, без малейшей доли тепла в голосе: — Ася, у меня просто нет выбора. Я обязан подчиниться.
— Обязан помочь затравить новенькую, выставив её посмешищем? Что они тебе пообещали? Рекламу для магазина папочки, вставленную в ролик?
Каримов безмолвно открыл рот, смотря, то на меня, широко раскрытыми глазами, то на нечто позади меня. Желая понять, на что то и дело обращает внимание Ник, я обернулась и увидела машину Смирнова. Она всё также стояла на подъездной дорожке, а водитель без стеснения наблюдал за нами.
— Ася, — Ник дотронулся до моего плеча, призывая обратить внимание на него: — Какая травля? Какая реклама? Ася, о чём ты?
Резким движением, я сбросила его руку с плеча:
— Очевидно, неудавшаяся.
Вся скоплённая обида и злоба были вложенные в эти слова. Предательство отдавало горечью во рту. Хотелось расплакаться прямо здесь, посреди дороги, но я не хотела доставлять удовольствие двум заигравшимся мальчишка, а потому уверенным шагом направилась к подъезду. Дверь за мной оглушительно захлопнулась, подарив спасительную тишину. Не находя больше в себе сил, я села на ступеньки и заплакала.
Не знаю сколько я просидела в сыром тёмном подъезде, предаваясь рыданиям. Казалось, вместе с этими слезами наружу вылилось все обиды и невзгоды за прошедшую пару месяцев. Точно инородный предмет, Ксертонь отвергала меня с самого приезда, не позволяя ни узнать себя, ни хотя бы попытаться сблизиться. Казалось, все зачатки доброго и хорошего, оборвались в один день. Дружба, которой я дорожила, и которая, как мне казалось, могла перерасти в нечто большее, обернулась предательством. С девушками в классе я едва находила общий язык, но, сказать по правде, это казалось нормальным: в Ростове близких подруг у меня тоже не было. Начиная с седьмого класса я отдалилась от всех, с кем дружила с детства, просто не успевая за изменениями, которые безжалостно наступали на пятки, твердя, что мне нет места в этом новом витке взросления. Наверное, именно про таких, как я, говорят «родилась не в то время».
Утерев слёзы и я поднялась в квартиру. Стоило только открыть дверь, как с порога меня встретил пленяющий аромат блинов. С кухни доносилось шипение масла и неразборчивые голоса из телевизора. Должно быть, Костя фоново слушал новости во время готовки или смотрел какую передачу. Неужели он в хорошем настроении?
Сняв обувь и повесив куртку на крючок, я заглянула в зеркало. Для человека, который уже дважды плакал за день, лицо казалось вполне свежим. Удивительно.
Пригладив непослушные волосы, которые от лесной влажности завились ещё сильнее, я мелкими щипками прошлась по лицу, придавая румянец, будто только вернулась с улицы. Расправив плечи, я одёрнула книзу кофту и глубоко вдохнула, готовая ко всему — этот день уже просто не мог стать хуже, а значит и переживать было напрасно.
Пройдя в кухню, я застала Костю, стоящим за плитой. Через плечо у отца было переброшенное полотенце. Подхватив сковородку за ручку, Костя ловким движением заставил блинчик перевернуться на другую сторону. Когда ещё влажное тесто соприкоснулось с пылающей поверхностью от сковородки пошёл пар, а шипение стало громче. Всегда думала, что кулинарные способности Кости заканчивается на жарке яичницы или, на худой конец, разводимой водой каше. Я прислонилась к стене, обняв себя руками, насколько это было возможно, и молча наблюдала, как один за другим румяный блин отправляется к другим на тарелку.
— Ты чего там притихла? — сказал отец, на мгновение полуобернувшись: — Доставай из холодильника масло и смазывай блины.
Я сделала, как он просил. Встав сбоку от Кости, я пододвинула к себе тарелку с блинами и принялась промазывать один за другим с помощью ножа с полукруглым концом. Намасленные блины отправлялись на другую тарелку. Как только у Кости был готов очередной горячий диск, он отправлял его к уже смазанным собратьям, и я тут же принималась за свою часть работы.
— Мария звонила, — осторожно начал он и остановился, наблюдая за моей реакцией. Я старалась не подать вида, сосредоточившись на уникальном узоре блина, что ожидал своей очереди.