Цветок вампира - аконит

Впервые в жизни дни текли для меня, как мутная однородная река. Время дня сменялось одно другим, а где-то глубоко внутри разрасталась всепоглощающая чёрная дыра. Она не только сама не издавала ни звука, но и, казалось, ела тишину ложками, поглощая то, что оставалось от маленькой девочки с крупными, почти хрустальными глазами, которую я видела на фотографиях, листая старый семейный альбом.

Никогда раньше я не сталкивалась со смертью. Увидя бабушку в гробу, я едва ли узнала родное лицо. На старческом лице разгладили каждую линию. Кожа выглядела неестественной, блёклой и плотной, точно была отлита из пластмассы. Пухлые аккуратные губы тонкой линией теперь тянулись по ширине всего лица, деля его на две огромные зоны. Это смерть делает с людьми такое или безразличные патологоанатомы постарались в своих пропахшем формалином подвалах?

Должно быть я слишком долго стояла у открытой крышки гроба. Тяжёлая рука отца легла на плечо. Я обернулась, заглянула Косте в глаза и увидела в них бескрайнее сострадание, граничащее со страхом. Интересно, чего он боялся? Того, что я не переживу это и останусь в Ростове? Наверное, его мысли сейчас больше заняты Марией: для матери бабушка была всем. Надёжной опорой, которой помогала ей растить меня все эти годы. Лучшей подругой и самым близким человеком, даже несмотря на то, что порой им приходилось прикрикивать на друг друга. На мгновение я подумала о том, как должно быть Марии и правда тяжело потерять столь значимого человека. Я любила бабушку, однако стоя рядом с безжизненным телом в полупустом белом зале крематория, представшая картина казалась чем-то нереальным. Дурным сном, который вот-вот бы закончился, стоило только захотеть. Я наблюдала за происходящим будто со стороны: вот отец отводит меня в сторону, уступая очередь миловидному седому старику с оголённой лысиной. Обеими руками он нервно мял шапку и смотрел на бабушку. Ресницы подрагивали от непрошенных слёз, а губы едва шевелились. Он что-то прошептал, сгорбившись над бабушкой, после чего поправил у той на шее ворот выбранной мамой парадной блузки, и удалился, заняв место в зале напротив меня.

Когда с прощаниями было покончено, двое крепких мужчин подхватили за блестящие сталью ручки тележки под гробом и водрузили тело на подвижную ленту, а затем накрыли гроб крышкой. Зазвучала музыка. Излишне громкая и отчего-то даже торжественная, что показалось мне совсем не уместным. Я обхватила себя руками, ища утешения, и смотря, как расходятся в сторону ставни. За ними оказалась лишь кромешная тьма. У меня перехватило дыхание, но я не тронулась с места. Даже сквозь отзвуки музыки слышалось, как лента пришла в движение. За звуком последовало и действие. Гроб мягко тронулся, устремляясь соприкоснуться с тьмой. Именно тогда ко мне пришло понимание происходящего. Понимание, что это – конец. Больше не будет посиделок с историями из молодости Тамары Васильевны, обжигающе горячего чая из самовара и неповторимых пирожков с капустой, аромат которых разыгрывал аппетит, стоило переступить порог всегда гостеприимного дома. Не будет конвертов с открытками на дни рождения, что бабушка разукрашивала акварелью от руки, придумывая каждый раз новые сюжеты. Всё хорошее, тёплое и светлое растворится, стоит последнему сантиметру деревянной прямоугольной коробки проехать по движущейся ленте.

Подобные размышления посетили не только меня. Я поняла это, как только увидела движение в зале. Костина рука соскользнула с плеча, и отец побежал по диагонали, чтобы перехватить Марию. По раскрасневшимся щекам матери крупными каплями скользили слёзы. Лицо исказила гримаса боли. Мама бежала к ленте с вытянутыми руками, точно надеялась, что успеет перехватить гроб, пока его не поглотило целиком. Отец обхватил Марию обеими руками, пытаясь удержать. Остальные молча смотрели, давясь, как один, слезами. Их взгляды блуждали, от лица Марии к усопшей и обратно. Отчаянно мама вырывалась из крепкой хватки отца, но Костя был сильнее. Она кричала так громко, что ни одна мелодия не способна была заглушить всю рождённую моментом осознания боль. Меня затрясло. Я боялась шевельнуться, потому стояла всё на том же месте. Страх, что и меня захлестнёт этим цунами, царапал горло изнутри сотней острых лезвий. Я запретила себе отводить взгляд от матери. Запретила предпринимать что-либо, пока не кончится эта чёртова музыка.