Цветы Эльби

…День, говорят, был праздничный. Люди толпились на площади вокруг цыгана с медведем. Медведь чувашам не в диковину, но этот, цыганский, на других был не похож. Люди со смеху покатывались, глядя, как он представляет Тархановых дочерей и толстую попадью.

Тут как раз зазвонили к обедне. Промчался куштан в тарантасе, обдав толпу пылью, — в церковь спешил. Заторопился к храму и люд простой.

А поп уже читал с амвона:

— Слушайте, люди, правду. Киреметь и прочие боги языческие потеряли силу. Теперь у нас един бог — Христос, заступник наш и опора во всем. Аминь!

Глядел старый Кайнар на скорбный лик распятого Христа и думал: «Может, русский бог поможет моему непутевому внуку стать человеком. Захочет Киреметь покарать Яндуша за все его выдумки, а Христос тут как тут: „Не тронь мальца, он хороший“». Размышляя так, не сразу понял Кайнар, о чем это люди у дверей шумят.

— Кто это, кто? — раздавалось у выхода.

— Да ведь это Яндуш!

— Яндуш, сын Турана, внук старого Кайнара.

Поп завопил, требуя тишины, но его уже не слушали, все кинулись на улицу.

У выхода толкучка, люди шумят, волнуются, детишки снуют, и все смотрят вверх, задрав головы.

— Яндуш!

— Яндуш, возьми нас с собой!

— Вон он, — подсказал кто-то растерявшемуся Кайнару, — внук твой — на крыше дома.

Взглянул Кайнар и обмер.

— Яндуш, — позвал старик что было силы, — спускайся вниз, несчастный!

Но Яндуш будто не слышал. Возился на крыше возле какого-то сооружения с крыльями.

— Яндуш, — застонал старик, — спускайся, пока не поздно. Русский бог защитит тебя! — И схватился за голову.

Яндуш уже стоял на самой кромке крыши, а на спине у него были крылья, перетянутые старым холстом в заплатах. Толпа притихла. И все услышали звонкий мальчишеский голос:

— Эй, люди! Человек может летать, как сокол. Ему не нужно ни дорог, ни тарханских мостов, где бьют плетями. Небо просторно!

Сказав так, закрутил какое-то колесо, крылья дрогнули, поднялись.

— Улетит, — выдохнула толпа.

Женщины закрестились, иные, повернувшись к востоку, восслали молитвы Киреметю. Детишки захлопали в ладоши.

— Ударья!

— Слава Яндушу!

Но всех перешиб голос попа. Выскочив из церкви, он заорал, взмахнув крестом:

— Дьявол! Раб презренный, да постигнет тебя кара божья!

Старый Кайнар закрыл глаза и зашептал молитву, которая была древнее, чем весь его род.

А Яндуш… Не успел смельчак взлететь, как тут же стремглав понесся к земле. Раздался треск, кто-то вскрикнул. И все затихло.

Первым подбежал к внуку старый Кайнар. С трудом освободил его из-под обломков, поднял на руки. Глаза Яндуша были полузакрыты.

— Худо мне, дедушка, — прошептал он, — конец пришел.

— Ты будешь жить, будешь, — беззвучно шевелил губами старик.

…Дед Ендимер с минуту молчал.

— Вот и все, — сказал он. — Говорят, перед смертью успел он шепнуть Кайнару: «Ты все-таки неправ, дедушка. Дорогу без мостов можно построить, если взяться всем вместе. Одному трудно. Мне бы подучиться немного…»

В тот день Яндуш скончался. Поп назвал его проклятым богом и не дал похоронить на сельском кладбище. А старому Кайнару сказал:

— Видишь, мой бог сильней твоего. Твой хотел, чтобы негодник поднялся в небо, а мой запретил.

На что Кайнар ответил:

— Богом-убийцей я бы не стал хвастаться, батюшка.

Поп рассердился и обозвал Кайнара старым дураком.

Ендимер снова помолчал, кутаясь в одеяло.

— Маттур этот Яндуш. В народе так зовут людей с орлиной душой. Без них жизнь на земле давно б захирела, как стоячая речка. Люди эти борются и гибнут. Но даже смерть над ними не властна…

ЦВЕТЫ ЭЛЬБИ

Как во темном бору цветы алые,

Цветы алые, ровно звездочки,

Яркий свет от них по густой траве,

Для кого они горят-светятся?

Как я вышла на люди красавица,

Смотрят все на меня — не насмотрятся.

— Ну и девица, красна ягодка.

Эх, для кого она, красота моя?

Из народной песни

ы перегнали табун на луг Тимерле. Лошадям здесь приволье — трава до колен. И пастухам удобно, захочешь развести костер, за хворостом далеко не нужно ходить, кругом — кустарники, сухостой. Собирай только, не ленись.

…Солнце зашло, и небо стало гуще синьки, упала прохлада…

Лошади рассыпались по лугу, ищут, где трава посочней. Пастухи прилегли отдохнуть, а мне захотелось размяться, сходить на ближайший холм Чегерчек и оттуда поглядеть на вечернюю землю. Я позвал Ендимера. Дед любил побродить, но сейчас лишь рукой махнул — умаялся за день.

Тропка вывела меня на вершину. Луга внизу уже подернулись сизой кисеей тумана, а верхушки леса были розовые от солнца. Я обернулся и замер. Неподалеку, в ложбине, алой копной цвели георгины, большой, ухоженный куст в кольце из зеленого дерна.

Откуда они здесь, вдали от дороги? Я спустился вниз. Вблизи цветы казались еще ярче, крупней.

Я долго стоял, любовался, потом решил: сорву один цветок, отнесу деду. И только подумал, как позади раздалось: