Цветы эмиграции

Отец погрузился в религию полностью. Вместе с матерью ходил на собрания в католическую церковь, которая стала его домом. Дети выросли и разъехались в разные города, а они с женой занимались тем, что им нравилось. Так же как в Казахстане, читали Библию, пели псалмы, пили чай с пряниками, которые его жена пекла и в Германии. Никто никого не наказывал за любовь к Богу, естественную и необходимую для каждого человека. Жена стала чаще жаловаться на головные боли, но выглядела опрятнее, чем в прежние времена. В редкие встречи с детьми задавала им одни и те же вопросы, когда же она будет держать на руках внука или внучку. Ей хотелось внучку, весёлую и улыбчивую, как Вальтер. Но ни сын, ни дочь не отвечали на эти вопросы.

– Перестарок, кто ж такую замуж возьмёт? – думала мать, глядя на дочь.

А дочери было не до замужества.

Работа, поначалу казавшаяся лёгкой, высасывала из Розы все силы. Она не смогла отгородиться от услышанных историй щитом, как посоветовали в Федеральном управлении. Глаза, по которым Роза должна была вычислять ложь, говорили чаще всего правду. Не будут люди бежать из родных мест без причин. Значит, плохо им было. Как было плохо её семье, которую хотели наказать, чтобы поставить галочку в служебном списке. Роза до сих пор съёживалась, когда вспоминала презрительные взгляды одноклассников. А подруга, которая день и ночь жевала у них дома мамины пряники, отворачивалась при встрече, отводила глаза в сторону.

Что могли знать работники управления, живущие в тепле закона, про всё это?

– Фрау Ган, вы не должны сочувствовать беженцам или переселенцам, ваша задача – констатировать факт, присутствие или отсутствие лжи, никаких эмоций, – напомнили ей ещё раз в первый день работы.

Не получалось без эмоций, она несла их в дом, как сумку с продуктами из супермаркета, расставляла по полкам и продолжала анализировать. Первая оболочка – внешность, вторая – то, что не дозволено увидеть чужим: дом, привычки, мысли и душа допрашиваемого. Всё это она должна была увидеть. Видения переносила в дневник, который распух от записей. Первый слой оставляла в комнате для допросов, остальные слои Роза словно разрезала у себя на листах бумаги; они рассыпались, как крошки маминого печенья, но не таяли, а будоражили воспаленный мозг девушки.

Последние научные изыскания психологов не оставляли больших шансов на успешную жизнь детям из семей беженцев и переселенцев. Дети, которые выросли в нищете и в гонениях, не добивались больших успехов по сравнению с теми, кого отшлифовал достаток. Именно достаток прививал детям из богатых семей вкус к хорошей литературе, приучил к занятиям спортом, к экскурсиям по музеям и картинным галереям. Родители и школа учили их делать правильный выбор, слушать и уметь убеждать других.

Взрослые спрашивали у детей совета, считались с их мнением и уважали детское восприятие мира. Не заставляли, а вели по жизни за руку, учили различать видеть мир, блестящий и обманчивый.

А в семьях беженцев и переселенцев не было времени и возможностей для таких нежностей. И они теряли друг друга, родители и дети.

Роза ужаснулась, когда прочитала процентное соотношение преступлений, совершённых переселенцами и местными жителями. Первые были «победителями», местные не могли их догнать. Купила новую огромную тетрадь – следующий дневник, где она могла бы задавать вопросы и отвечать на них. Можно было написать трагедию в духе любимого Шекспира. Эти размышления стали основными в профессорской диссертации, для которой она собирала материал. Чтобы анализ психологии переселенцев и беженцев был реальным, а не подогнанным под штампы, Роза написала письмо начальству, прося разрешения посещать лагеря беженцев официально, как психолог, с допуском в личные дела лиц, которые её заинтересуют.

– Почему так быстро разрешили? – удивилась она полученному положительному ответу и домыслила: правительству тоже надо знать переселенца в лицо – привычки, взгляды на жизнь, планы на будущее. Знать, чтобы вовремя поощрять рост и желания, не всегда держать в узде. И тут Розу посетила первая тихая, как она сама, крамольная мысль: вспомнили, позвали на родину, сорвали с насиженных мест будущих граждан Германии не от большой любви, не для воссоединения, а чтобы восполнить редеющие ряды своих родных детей – настоящих немцев, кто родился и вырос здесь, а не искал счастья в бескрайних просторах России. Остыло сердце матери за много веков, да и мать стала другой, расчётливой и холодной.

По-другому нельзя было никак: приехавшие считали, что попали в рай, где просто так раздают пряники, не надо трудиться, не надо думать. А думать надо было много и обо всём. Социальные пособия платили тем, кто не мог найти работу, а её хватало, рабочие руки требовались везде. Переселенцы удивлялись, что проще найти работу, чем грязь в чистой Германии.