Цветы эмиграции

Ставки. Он делал ставки просто так, чтобы разогнать скуку. На столе рядом с компьютером на случай проверки лежали стопками учебники и тетради, купленные им год назад, когда поступил в университет и ещё тлела надежда, что он будет учиться на выбранном факультете и станет инженером. После зимней сессии он получил ответ из секретариата, что экзамены не сданы. Разве мог он сдать экзамены, когда не посещал занятия? Изредка участвовал в групповых проектах, чтобы хоть как-то отметиться, не открывал учебники и не делал расчёты по лабораторным работам. Мир сузился. Письма девочкам. Ставки и регулярные проигрыши. Дэн стал игроком, настоящим, зависимым от ставок, увеличивающихся с каждым разом. Вне себя от ярости он хотел придушить каждого, кто мешал ему играть. Научился хитрить и изворачиваться. Поздно вечером, когда дежурные воспитатели засыпали, он начинал играть. Всю ночь мерцал компьютер за прикрытой дверью. Отсутствующий взгляд, замкнутое выражение лица и руки, которые не могли находиться в спокойном положении, длинные тонкие пальцы делали движения в пустоте, как будто стучали по клавишам. Мысли постоянно работали в одном направлении, он думал, откуда ещё взять деньги на игру. Наконец-то жил настоящим, а не прошлым.

– Думай, придурок, думай, – говорил сам себе.

Дэн перерос отца на целую на голову, смотрел снисходительно на него сверху вниз. Губы кривились в усмешке, когда родители начинали делиться с ним новостями. Ему было всё равно. Тоска изгрызла всё доброе в нём, оставив холодную злость и ненависть к окружающему миру, такому правильному и удобному для взрослых. Мать посмела сделать ему гнусный намёк про девочек, сложила накрашенные губки бантиком и капризно протянула:

– Если есть красивая девочка на примете – приводи домой.

– Эх, если бы я учился в такой школе… – закатил выпуклые глаза отец, снял очки и потёр переносицу.

– Бы мешает, – хотел ответить Дэн, но передумал. Не поймут, как одиноко ему в школе и интернате.

Мать не вмешивалась в разговоры про учёбу. Не понимала и не хотела понимать, зачем учиться и учиться, голова начнет болеть от всякой дури. Ей хорошо и без высоких материй. Одну книгу прочитала за всю свою жизнь кое-как, нигде никогда не работала, и прекрасно. Мальчика ласке надо научить, чтобы «двух маток сосал», а там и будет людьми играть и себя баловать.

До сорока лет прожила без головных болей, пусть муж думает. Инга привыкла к постоянному его отсутствию. Вела неспешную жизнь: гуляла по магазинам, бесцельно болтала по телефону, встречалась с подругами – пили молдавский коньяк или болгарский рислинг.

Сын тоже не доставлял ей особых хлопот:

– Разберётся, а если нет, так с отцом посоветуется. Беречь меня должны, – думала она и берегла себя. Посещала салоны красоты, раз в неделю ходила к личному парикмахеру и два раза в неделю старательно занималась в фитнес-зале с индивидуальным тренером. Ей нравилось внимание, которое она покупала за деньги. Когда муж приезжал домой, ей приходилось что-то готовить, делать озабоченное лицо и не болтать по телефону. Через неделю она уже изнывала от его присутствия и становилась раздражительной, срывалась по пустякам.

Она вспоминала, как радовалась, получив письмо от сестры, представляла красивые наряды, немыслимые платья заморских фасонов и интересную жизнь. Мечты сбылись. Инга спала с рекламами из бутиков, где на витринах выставляли платья из новой коллекции, обувь из настоящей кожи. Она оказалась способной ученицей модной индустрии. Быстро выучила имена знаменитых дизайнеров женской одежды и не стеснялась тратить деньги, которые Густав не считал. Наличка лежала плотными пачками в сейфе, откуда она выдёргивала банкноты и уходила на целый день из дома. Устав от примерочных, отдыхала в ресторане, запивала вином деликатесы.

Прошли те времена, когда она драила магазины, вычищала до блеска полки и расставляла товар по местам. Позже появились поляки, они за гроши работали быстро и умело. В доме тоже раз в неделю убиралась молодая девушка из Польши.

– Пани, – морщилась Инга, глядя на потное лицо помощницы, на волосы, небрежно перехваченные резинкой, руки с облупившимся лаком на ногтях. – Какое счастье, что я избежала этой участи, разве можно назвать её женщиной? Мочалка, которая без остановки трёт в чужих домах и получает за рабский труд копейки.

А Густав морщился, смотря на неё. Когда жена стала такой? Или была, а он не замечал её эгоизма, он проявлялся во всём, даже в отношении к собственной матери, угасающей у неё на глазах.

– Сколько можно об одном и том же! – взрывалась Инга и выходила из комнаты, когда мать начинала рассказ об ужасном дне, когда она бежала за колонной людей, которых фашисты угоняли в Германию. Ни одной слезинки не увидел Густав в глазах у жены, когда хоронили тещу.