Цветы корицы, аромат сливы

— Н-ну… гм… нет… не знаю. Одно из украшений, идущих по периметру сундука, может быть.

В тот самый вечер он передал Григорьичу "Повесть о Гэндзи" и унес домой под ветровкой первую партию папок с грифом "На выброс".

Иногда на репетиции капустника по "Западному флигелю" заходила Цзинцзин, робко садилась в пустом зале, не в первых рядах, и помогала репетиции, застенчиво хихикая в смешных местах. От предложения сыграть на сцене она с ужасом отмахивалась, ссылаясь на то, что громко говорить для девушки неприлично. Учитывая, что все другие китайские девочки, каких он знал в жизни, выли сиренами и орали как павлины, Сюэли растроганно проникался тем, какое сокровище ему досталось. Главное — на него не дышать. Он уже не пытался привлечь Цзинцин к игре в пьесе, но сам старался больше в десять раз, когда замечал, что она пришла.

— Да, эта свадьба, конечно, не может свершиться!

Мыслимо разве на дерзость такую решиться?

Ах, если выше меня по рожденью настолько она,

Ради чего было слушать смиренный мой цинь допоздна?

Сюэли принимал скорбный вид и закрывал лицо обоими рукавами.

Появлялась Хун-нян, подружка Ин-Ин.

— Знаешь, я, как бессмертная фея, тебе помогу,

Не тушуйся, я в нужный момент за тобой прибегу.

Только ты уж, пожалуйста, не подкачай в этом деле:

Если что, ты ведь взбучку сумеешь устроить врагу?

Сюэли отнимал от лица рукав.

— Я лишь смертный, и слабым умом, о бессмертная фея,

Не могу угадать, к чему клонится ваша затея,

До меня снизойдите с небесных высот,

Намекните ясней, что за враг меня ждёт.

А звездец я устроить врагам, безусловно, сумею,

Пусть число их количество звёзд превзойдёт.

Тут Ди, побледнев, поднимался на сцену и начинал биться за чистоту языка пьесы. "Это исключено! Это немыслимо в сценической речи! — ругался он. — А врагам я начистить хайло, уж наверно, сумею, — умоляю вульгарный простить оборот. Да как угодно! Только не то, что ты сказал!". Сюэли отчетливо представлял себе место мата в системе языка, что ему, собственно, случалось уже не раз доказать. Тонкая разница в степени владения русским языком у Ди и Сюэли сказывалась в отношении к эвфемизмам, замещающим табуированную лексику. Сюэли воспринимал их как безобидные, Ди их тоже ощущал как вульгарные. То есть Ди знал язык лучше.

Наконец текст меняли, спор улаживался. Дальше уже разговаривали Хун-нян и Ин-Ин, Сюэли отходил отдохнуть к краю сцены. Хун-нян пела:

— День рождения Гитлера близится, толпы скинхедов

Так и рыщут повсюду, морали начал не изведав.

И кто знает, что будет, что станется с бедными с нами,

Ох, не факт, что укроемся мы за общаги стенами.

Ди в роли Ин-Ин отжигал просто нечеловечески. Он мелкими шажками пятился за занавес и говорил оттуда дрожащим голоском:

— Тучи скрывают сады Лянъюань — неужели?

Лучше я весь этот праздник останусь в постели,

Двери покрепче запру, начертаю триграмму,

Клеем из феникса смажу оконную раму

И к Гуаньинь воззову я из-под одеяла…

Ой, дорогая Хун-нян, что-то страшно мне стало!..

— У Гуаньинь полномочий здесь нету,

Ведь не в её юрисдикции это.

Если она и услышит твой писк,

С места не стронется, как обелиск.

Ей от Будды мандат лишь на ту территорию дан,

Где несут свои воды Янцзы, Хуанхэ, Хуайхэ и Ханьцзян.

Мы же, вспомни, в Москве — на земле, ей никак не подвластной!

— Ах, какого числа, говоришь, этот праздник ужасный?

Говоря это, Ди постепенно сникал, медленно, словно тающее мороженое, опускался на пол и лежал там, как увядший цветок. Цзинцзин, забывшись от восторга, хлопала и топала. Потом спохватывалась, что производит слишком уж много шума, и начинала аплодировать бесшумно, закусив нижнюю губу, растопырив пальцы и аккуратно задерживая ладони перед каждым хлопком.

После репетиции Сюэли чинно провожал Цзинцзин до дверей ее комнаты, прощался, закрывал за собой дверь и удалялся по коридору, насвистывая "bie de na yang you". Иногда он еще потом сидел на лестнице и немножко странно так дышал. Выглядело все это жутко, просто счастье, что там никого не было и никто его не видел.

В конце октября Сюэли навестил после архива Ли Дапэна на Красной площади, хотя ему нечего было чинить, он пришел в нормальных, целых ботинках.

— А, достопочтенный сюцай! Когда же вы осчастливите уже нас трактатом, сломите, так сказать, ветку коричного дерева и войдете во двор яшмового бассейна?

Ли Дапэн всегда спрашивал что-нибудь о курсовой и госэкзаменах.

— Госы через три года только, — кратко сказал Сюэли.