Цветы корицы, аромат сливы

— Невозможно, — коротко отвечал Сюэли. — Жил в четвертом веке.

— У нас, — сказала Надя Прянишникова, — когда создавалось в конце сороковых годов Рыбинское хранилище, ушло под воду больше ста деревень, четыре монастыря и, главное, город Молога. Изначально это не планировалось, по крайней мере, в таком масштабе. Там частично людей эвакуировали, переселили, человек триста отказались куда-либо переселяться, и их затопили, — короче, всю эту огромнейшую территорию залило, и она исчезла под водой. А город Молога при этом, надо сказать, был известным в истории городом, ну, как Суздаль или Ростов… об основании Мологи где-то там упоминается, Юрий Долгорукий ее кому-то передал, ярмарки там каждый год огромные устраивались, знаменитые… короче, не просто так себе город. И вот эта Молога на дно ушла. Прямо в Борке у нас живут мологжане, которые оттуда переселились, они могут рассказать, как у них там что было, как улицы выглядели… И Молога — это ещё самый крупный город, а мелкие? Причем во время засухи, когда несколько подряд засушливых лет, уровень воды резко падает, и эти затопленные деревни и города показываются из-под воды. Видны руины храмов, остатки зданий… ну, деревенских домов-то не видно — они низенькие и уже разрушились, а вот монастыри показываются тогда из-под воды и торчат. Очень страшно, на самом деле, очень жуткое впечатление. Вообще-то на карте водохранилища отмечено, где какой монастырь, в каком месте он под водой находится, — это и для судов, чтобы не сели на мель, но поскольку их видно там, под водой, сквозь воду, то и для туристов их отмечают. Мы как-то на лодке плавали с человеком, который знает водохранилище хорошо…

Подошли знакомые Сюэли из Тихвина и ребята из Колпино-Сити. Поскольку по дороге они пели песню про танки, они заразили ею всех. Даже Сюэли, который песни этой не знал, скоро уловил ее посыл — что в любом месте, название которого в шестом падеже состоит из трех слогов с ударением на второй, могут оказаться танки. Когда спели о том, что Лондон и Пекин стоят как выставка руин, Серега Малышев заметил некоторую интернациональность состава группы и хотел слегка извиниться

— Ничего. Из песни слова не выкинешь, — добродушно сказал Сюэли.

— А ты вообще какие-нибудь русские песни знаешь?

— Да, некоторые.

— Слушай, а ты кто вообще по специальности?

— Словесник, — подумав, сказал Сюэли. Упомянуть кристаллографию он не решился. Вероятно, его научный руководитель, Вадим Сергеевич, был бы с ним в этом согласен.

— В смысле, филолог?

— Ну, слово «филолог»… слишком обязывает. По-китайски — так это даже звучит нескромно. Ну, как сказать о себе — "я великий ученый и все уже постиг".

— Понятно. Я, кстати, знал одного парня, филолога. Он все хотел проехать малыми дорогами между Москвой и Питером и выяснить достоверно — где же все-таки заканчивается шаурма и начинается шаверма.

— Нет, я занимаюсь… более частными вещами, — легко сказал Сюэли. — К столь глобальным проблемам притрагиваться не отваживаюсь.

Сюэли хотел уже попробовать завести разговор о своем дедушке и собирался с духом, когда кто-то из казанского отряда начал рассказывать сагу о превратностях войны.