Цветы мертвых. Степные легенды

Когда она отвалила печной заслон, и из теплой печи на Ракитина пахнул знакомый густой, прелый запах проваренных щей и гречневой каши, в горле у него нехорошо защекотало, сердце заныло еще более, словно оно-то и учуяло эти родные запахи. Он отвернул голову от жены, чтоб не видела навернувшуюся слезинку, и увидел налево открытую дверь в комнату с широкой кроватью и пологом. За ней была другая, узенькая дверь в комнату с кроватью для одного. И еще была видна дверь, но была закрыта.

– Наверно, горница там. Хороший домишка у ей. – Вспомнил свой убогий оставленный ей курень, которого уже не было. Невольно возникла мысль: Кто же это такие хоромины-то построил? И неловко как-то спросил:

– Ты, Ольгушка, не таись, не стесняйся, в случае чего… Ежели кто у тебя имеится, я не препятствую… Я только…

Но Ольга не дала ему договорить. Словно ожидая этого вопроса, выпалила ему все приготовленное в упор разом:

– Не препятствуешь? Не препятствуешь?… Эх, много вас тут таких вот. Они вон ко мне как мухи липли, хату хотели отобрать. Да не сдалась, все соблюдала себя. Да ребятишек было жалко. Что мне было делать одной, не девка, не вдова, не мужняя женка…? – Вывалив все как из ведра Ольга, хотя и говорила неправду, да рассудила так:

Скажи правду мужику, так он и вовсе одуреет. А бабе без обману не прожить.

* * *

Уже поздно, когда совершенно стемнело, Ольга стелила мужу своему Ракитину на широкой лавке в кухне и долго возилась, похлопывая ладонями по пуховым подушкам, любовно оправляя постель. Казалось, что она не решалась оставить постель и в то же время, ей видимо не хотелось показать мужу, что она рада его возвращению. Она стояла в раздумья и невидящими глазами смотрела в темное окно, завешенное занавеской.

Ракитин стоял поодаль и ждал. Нерешительность жены он понял по-иному. Видать, кто-то у ней имеется. Не зовет меня в горницу спать… Ну что ж? Просплю ночь, да и айда снова по казачьему протоптанному шляху, на «родину». Он криво улыбнулся и начал снимать сапоги. В это время дверь в кухню отворилась и не глядя на него, прошла в комнату молодая женщина. Жена вышла и Ракитин остался один со своими мыслями. На дворе было лунно и зеленый луч тускло пробивал завешенное окно и падал матовым отблеском на чистый новый струганый пол. От этого света кухня казалась зеленоватой и холодной.

Ракитин босой прошел по ней и, найдя бочку с водой, почерпнул из нее железным луженым ковшом воды и выпил залпом ее всю. Свежая вода, давно невиданный ковш вызвали новые воспоминания:

– Двадцать годиков ковша не видал. Так, значит, Иван. С приездом вас, с прибытием, дорогой хозяин. С благополучным явлением на собственном хозяйстве. Теперь заживем… Вот жизня… растуды ее. – Сказал он вслух, не заметив, что за ним стояла женская фигура. И вдруг узнал голос жены. Она стояла босая в одной рубахе, приготовившаяся ко сну и тихо говорила ему:

– Что ж Иван? Так и будешь стоять тут один… а я там одна? Иди уж… – Стояла и ждала. Пересилив гордость, остановилась на полуслове и ожидала. Иван повернулся к ней и, неловко поддерживая нижнее белье, пошел за женой, куда она молча направилась. На пороге своей горницы Ольга остановилась и прошептала:

– Неужто ж ты, Иван, так и думал, что лежать тебе здесь одному на твердой лавке? Иван, неужели позабыто все молодое и дорогое?.. – И Ракитин почувствовал как к его волосатой груди прижалась теплая, трясущаяся от тихих рыданий голова жены и как она словно слепая водила шершавой от работы рукой, по его лицу, будто хотела еще раз убедиться: действительно ли приехал ее первый муж, лихой когда-то вахмистр Ракитин?

– Не хотела тебя пускать в горницу. Да рази сердцу прикажешь? Родной ты мой Ванюша, иди уж, иди… расскажи мне, соколик мой ясный, как ты жил, где летал, чьих голубок клевал… иди уж… – И обнявшись, как прежде, они вошли в спальню.

* * *

Осенью общими силами станичники отремонтировали местный собор, видевший лучшие старого времени дни: парады и смотры в праздничные церковные дни, на утрамбовавшейся десятилетиями соборной площади.