–
Не успел Лабастьер и подумать, сколь разительно этот образ отличается даже не от реального вида думателя, а от того, какое впечатление производит его характерец, как тот добавил:
–
Старец был тем же, но теперь он был лыс, морщинист, а черты его лица источали наиподлейшее ехидство.
–
Лабастьер даже вздрогнул, как от удара, почувствовав, что нечто мощное и пульсирующее врывается в его голову:
Он замер и, потеряв счет времени, отдался этому чувству…
…Казалось, прошла вечность. Но в какой-то момент его обуял внезапный ужас перед сумасшествием. Ему вдруг показалось, что он – совсем не он, а кто-то другой… И нечто похожее на боль набухало у этого «другого» в голове. Он открыл глаза и попытался закричать… Но крика не получилось, он лишь застонал. И звук этот отдался в висках уже настоящей острой болью и тошнотой.
–
Он взмахнул крыльями и улетел в никуда.
А Лабастьер Шестой, сжав голову руками, выполз, чтобы не разбудить Мариэль, из гамака и, постанывая, распластался на полу спальни. А мириады слов, картин, образов, запахов, целые жизни и даже эпохи, словно бутоны, точно свернутые доселе тугие клубки, распускались, разворачивались сейчас в нем и, переплетаясь, занимали свои места в его памяти, беспощадно растягивая ее до болезненно немыслимых размеров…
Лишь под утро, перебравшись обратно в гамак, он забылся беспокойным сном, а проснулся, соответственно, к середине дня. Но теперь он чувствовал себя не так уж плохо. А полученные от думателя сведения уже давали о себе знать.
Например, вкус предложенного ему придворным освежающего напитка из урмеллы, напомнил ему вкус жасминового нектара, и он явственно представил себе этот невиданный на Безмятежной цветок. Ассоциация потянула за собой воспоминание о том, что жасминовый нектар особенно вкусен подогретым, и Лабастьер тут же распорядился, чтобы в следующий раз урмелловый напиток ему подали горячим.
Выйдя на веранду дворца и оглядевшись, король испытал неожиданное чувство, как будто видел все окружающее впервые. Дома дворян и простолюдинов показались ему удивительно нарядными и умиляли своей нефункциональной прелестью. А в осенних красках природы почудились нечто сказочное, и Лабастьер догадался, что проистекает это от того, что земная флора окрашена совсем по-иному…
С площади вспорхнули и направились к нему несколько бабочек, и король узнал сопровождаемых репетиторами сына и жену. Неожиданно он почувствовал легкий укол ревности, ведь он-то теперь знал точно, что между Лабастьером Седьмым и Мариэль нет никакого кровного родства, и биологически по отношению к ней они с сыном абсолютно равны. Но он моментально отбросил эту мысль. Ведь она-то об этом не знает. И никогда не узнает.
Сын, махнув ему рукой, пролетел с репетиторами мимо, а Мариэль, приземлившись на веранду, обеспокоенно вгляделась в лицо мужа:
– Вы плохо спали, Ваше Величество?
Он молча смотрел на нее восхищенными глазами. И восхищение это имело новую окраску. Ведь стоило ему глянуть на нее повнимательнее, как в голову пришло, что она чрезвычайно похожа на «оператора думателя» красавицу Сейну – боевую подругу праматери Ливьен. «И не исключено, что сходство это не случайно, – подумал он, сам поражаясь этим мыслям. – Не исключено, что личинка ее предка-колониста принадлежала семье Абальт…» Но эта мысль тут же сменилась другой: «Вряд ли. Абальт – семейство, предрасположенное к телепатии, а ОН избегал брать личинок с этим свойством».
Неожиданно он понял, как преодолеть неловкость затянувшейся паузы, и наконец отозвался, поддерживая ее игру с официальными титулами:
– Да, Ваше Сиятельство. Пророчество сбывается. На меня снисходит мудрость моих предков, и этот процесс требует сил и покоя.
– И как долго это будет длиться? – в ее лице не отразилось и тени сомнения.