Цветы на нашем пепле

Лишь счастливая случайность привела сюда, на Безмятежную, бабочек, лишенных порочного свойства телепатии. Лишь тут мир может развиваться дальше, приближаясь к идеалу, о котором мечтала наша мать Ливьен. Земной же мир бабочек – неудачная попытка, память о которой должна исчезнуть вместе с памятью о мире бескрылых, прежде чем метастазы болезни доберутся сюда.

– Хватит! – рявкнул Лабастьер вслух. Тут, на веранде, он не боялся разбудить своим голосом Мариэль. – Между прочим, и на Безмятежной есть телепаты – ты, я, мой сын…

– Я думал об этом и знаю, как использовать этот факт во благо и только во благо. Я продумал и многое другое. Например: приближаясь к Земле, я неминуемо попаду в ЕГО поле, и ОН подчинит меня себе. Но я рассчитал траекторию таким образом, что скорость, с которой мой космический корабль будет нестись к земному солнцу, будет к тому времени уже столь велика, что, при всем желании, я не смогу ничего изменить…

– Дядюшка! – взмолился Лабастьер Шестой, вернувшись в спальню, заползая на гамак и пристраиваясь рядом со спящей женой. – Пожалуйста, отпусти меня! Я же сказал тебе: я не считаю себя вправе уничтожить целый мир…

– Но ты не можешь устраниться от защиты мира Безмятежной. Ты – король.

– Уйди! – Лабастьер вложил в это слово всю боль, которая накопилась в нем.

Седовласый старец с добрыми и мудрыми глазами, появившийся перед его мысленным взором, понимающе покачал головой.

– Ты устал. Ноша, которую я взвалил на тебя, слишком тяжела…

И тут же старец обернулся зеленоглазой самкой. Та, обольстительно улыбнувшись, закончила:

– Я ухожу. Но мы не прощаемся…

Послав королю воздушный поцелуй, она расправила крылья. Стройное тело открылось ему во всей своей наготе. Но лишь на миг, спустя который самка взмахнула крыльями и улетела в ночь.

Чужой разум покинул его сознание. Чувствуя приятное облегчение во всем теле, Лабастьер потянулся и, повернувшись на бок, ткнулся носом в шею Мариэль. Выходка думателя с превращением в самку показалась ему даже забавной. Но последняя его мысль перед тем, как он забылся сном, была далеко не из приятных:

«У меня есть только два пути: или уничтожить мир Земли, или убить думателя… То-то порадуется Жайер…»

Эпилог

В назначенный час в селение въехал целый десяток сороконогов, оседланных основательно вооруженными воинами короля. Сопровождаемый приветственными криками подданных, Лабастьер Шестой со свитой проследовали к деревенской площади, где все уже было готово к торжественной встрече и пиру.

Увидев их первой, одна из тех самок-махаон, что занимались сервировкой, ударила костяным пестиком в кожу бонга.

– Наконец-то! – поднявшись с рогожки, радостным поклоном встретил короля и его спутников Дент-Вайар, которого Мариэль по праву считала родным отцом. – Мой дом принадлежит вам! А я уж думал, Ваше Величество, вы так никогда и не порадуете нас своим посещением. А где же внук? Я хочу видеть внука!

– Лабастьер Седьмой остался в столице, – развел руками король, спрыгнув с сороконога.

Сельчане разочарованно зашептались, но Лаан вернул им веселость шуткой в своем духе:

– Так что ждите правнуков! – и подмигнул.

Обнимая отца, Мариэль переждала взрыв хохота и пояснила:

– Принц Лабастьер и сын Ракши Кахар неразлучны, и оба они одинаково трепетно относятся к Найаль, дочери Лаана. Со дня на день она проходит махаонский обряд зрелости, и юноши, хоть и очень хотели поехать с нами, не пожелали ее оставить. Боюсь, когда-нибудь они будут соперничать за право взять ее в диагональ.

– Ваше Величество, поскорее располагайтесь сами и прикажите сесть своим молодцам. – Дент-Вайар, выпустил дочь из объятий. – Мне не терпится выпить с вами глоток доброго напитка бескрылых также сильно, как гусеницам, – указал он рукой в сторону детского загончика, – не терпится сожрать порцию мякоти воздушного коралла… А надолго ли вы в наши края?