Цветы на пепелище (сборник)

Как-то утром медвежатник Демир исчез так же быстро и неожиданно, как и появился. На рассвете вывел он на дорогу серого осленка и сонную Рашану, взял в руки тяжелую кизиловую палку и двинулся в путь — разыскивать свою потерянную кузницу.

Теперь некому было нас развлекать: Демир ушел, а Базел все реже и реже наведывался к нам в сарай. Вот тогда- то и заскучали, затосковали мы по неунывающему медвежатнику, по этому незаменимому весельчаку. Я слепо верил: Демир обязательно вернется. Иначе быть и не могло — слишком уж привязался я к нему за зиму, слишком грустно было, что нет его с нами у костра. Но он так и не вернулся.

У входа в сарай громоздился целый ворох прутьев для корзин. Здесь же под ногами валялось множество обрезков.

С утра до ночи трудился папаша Мулон над корзинами. Его худые морщинистые руки быстро мелькали в воздухе, рождая совершенное творение — корзину. Глядя на него, я тоже заразился «корзиночной» лихорадкой. Бывали дни, когда я не в силах был оторваться от начатой корзины, пока не ставил ее на землю — белую и красивую.

Если трудишься вдохновенно, то сделанная вещь кажется тебе чуть ли не образцом. То же самое испытывает и плетельщик, создавая какую-нибудь вещь. Кстати, если уж научился плести, то руки сами тянутся к прутьям. Любовно и внимательно переплетая прутики будущей корзины, иной раз чувствуешь себя так, будто отдаешь ей частицу своей радости, своего детства, своей жизни. А затем, когда корзина готова, долго еще любуешься ею, радуешься, и кажется тебе, что корзина эта — дело не твоих рук, а кусочек твоей плоти, частичка самого тебя.

Но иногда бывало и так: хотелось бросить свои корзины и убежать к ребятам. Буйная зелень лугов, пестревших яркими цветами, звала, влекла к себе. Тогда я начинал

103

ошибаться, путался и все чаще поглядывал на эти зеленые просторы. Это замечал и старик.

— На сегодня хватит, Тару но, — обычно говорил он.— Иди поиграй.

Теперь Рапуш и Насиха почти не сидели в сарае. Целыми днями пропадали они в лугах под теплым ливнем весеннего солнца, прислушиваясь к шелесту трав, внимая пению птиц, вдыхая ароматы недавно распустившихся цветов. И часто вплетались в беззаботные песни птиц чистые, улыбчивые мелодии скрипки Рапуша. Долго носились они над морем трав, подхваченные теплым ветром, и не было в них былой зимней тоски. Сейчас напоминали они песню вольного жаворонка, порхающего в голубых небесных просторах, песню прозрачной воды, мерно бегущей под светлыми ветками ив и тополей, песню листвы, обласканной теплой рукой весеннего ветра, песню новой жизни — веселой, свободной и счастливой.

Конечно, Насиха, как и все девчонки, больше всего любила цветы. На межах цвели фиалки и первоцвет, на лугу краснели вероника, чемерица и еще целая уйма разных цветов любых оттенков, запахов и названий. У цыганской девчушки никогда не было своего уголка в родном доме, потому что и дома не было. Но зато ей принадлежал весь мир, раскинувшийся под голубым небосводом. И в этом бескрайнем мире, где зрели под солнцем желтые подсолнухи, открывала она для себя неведомые маленькие мирки — что-то вроде уголка в несуществующем родном доме, придумывала им названия, оберегала и нянчилась с ними, буд- ю с любимой куклой.

Играли мы однажды у речки. Насиха, порхавшая по лугу словно бабочка, увидела красивый, неизвестный нам цветок и сорвала его. Мы наклонились над ним: от цветка пахло сиренью. Теперь он красовался в волосах у Насихи.

Рапуш не мог увидеть эти нежные, розовато-голубоватые лепестки, похожие на улыбающиеся губы ребенка, но зато тут же ощутил необычный аромат цветка.

104

— Ребята, об этом цветке нужно сложить красивую песню, — задумчиво проговорил он. — О красивых цве тах всегда поют хорошие песни.

— Вот и сложи. Только пусть она будет не похожа ни ьа какую другую, — сказал я. — Пусть это будет совсем ьовая песня.

— Попробую, — согласно кивнул Рапуш. — Я расскажу в ней о том, что представилось мне в ту минуту, когда я почувствовал запах цветка... А вы послушаете и потом скажете, нравится она вам или нет.

Мы уселись на траву. Рядом с тихим плеском бежала река. В ветвях ив заливалась какая-то птица. Но вот заглушила ее ликующая песнь Рапуша — песнь, которой послушно вторила скрипка:

Вот и сбылись цыганские сны:

На меже, от прохожих в сторонке,

Вдруг расцвел колокольчик весны —

Золотой, лучезарный и звонкий.

В нем улыбка, и радость, и свет.

Как зовется он? Имени нет.

Он студеной росой окроплен,

Лепестки его нежны и тонки...

Ах, взгляни!.. Уж красуется он В черных кудрях цыганской девчонки.

Мы сидели на зеленом лугу, усыпанном цветами. Рядом бежала река, но мы не слышали мягкого плеска ее веселых вод. Слушая песню Рапуша, мы уносились в неповторимый мир цветов, звуков и сказок.

Сроду я не слыхал песни лучше, чем эта, и казалось мне: она самая прекрасная изо всех, что поют о весенних цветах...

ххг