Цветы на пепелище (сборник)

Размышляя так, я сидел в своем уголке за голой дикой оливой, когда вдруг услышал звонок на обед. У лестницы дежурный, как всегда, раздавал почту, и по старой, еще не забытой привычке я на минуту задержался возле него. И тут передо мной словно распахнулись райские двери: чей-то голос, показавшийся мне ангельским, произнес во всеуслышание мое имя и фамилию.

Письмо! Первое письмо из дому!.. Господи, да от этого можно сойти с ума от радости, от такого неожиданного счастья не стыдно и разрыдаться.

Со слезами на глазах я схватил голубой конверт и убежал. Мчался, сам не зная куда, стремясь уйти подальше от любопытных взглядов. Я перешел вброд реку, пересек каменистый пустырь, пробежал мимо цыганского жилища под тремя ивами-богомолками, поднялся на холм, спустился с него и остановился лишь тогда, когда убедился, что вокруг меня нет ни души. Когда я распечатывал письмо, мои руки тряслись, а сердце билось так, будто хотело выскочить из груди. Это были не буквы, не строчки, а волшебные знаки, которые терпеливо выткала теплая рука моей матери.

И я не читал письмо. Я сидел, как щенок, у ее ног, а она нежно шептала мне в самое ухо, в самое сердце:

«Здравствуй, сынок. Дела свои мы закончили, собрали урожай и привезли его домой. Но ты знаешь, какой человек твой отец: сначала налог, затем долги и только то, что останется, — нам... Мы здоровы, только очень заняты, нет времени тебе написать... Зато, слава богу, у нас осталось несколько динаров. Теперь ты сможешь купить себе ботинки, пиджак, брюки... Береги себя. Здесь идут дожди, самое гнилое время, а как у вас там в городе, мы не знаем... О нас не беспокойся, здесь все хорошо. Твой отец купил еще трех

157

овец, да и корова наша стельная... До свидания, мой маль- чик, пиши опять, пиши чаще, а мы заняты, нам некогда...»

Я держал в руках письмо, но в голове моей не было и мысли о деньгах, тетрадях, рваной обуви, моих разноцветных, смешных брюках... Мне казалось, что я на минуту вернулся домой, прикоснулся ко всему самому дорогому и близкому. Мне казалось, что от письма пахнет только что очищенной кукурузой, печеной тыквой, золотыми самородками спелой айвы, которые мы хранили в сене. От него веяло покоем нашего дома и теплом родного очага, таким приятным в эти туманные, дождливые, будто покрытые плесенью осенние дни.

В тот день я не мог ничего есть, я не ходил по земле, а летал над ней, счастливый, парил в воздухе над окрестными полями вместе с тучами и стаями ворон.

ПЕЧЕНАЯ ТЫКВА

Рядом с интернатом, в том же квартале, жил один паренек, с которым мне в те осенние дни часто приходилось встречаться.

Его звали Нурия, но было ли это его настоящее имя или прозвище — я не знаю. Он был сухим, смуглым и худым, как завядший стебелек кукурузы. Я никогда еще не встречал такого изможденного паренька. Казалось, у него вообще не было мяса, а может быть, и крови — одна кожа да тонкие косточки. Но глаза у него были такими добрыми и нежными, что при одном взгляде на него хотелось плакать от жалости. Порой меня даже охватывал страх, что его может подхватить ветер и унести, как осенний лист, на самый край света. Этот бледный и беспомощный паренек — невозможно сказать, сколько лет ему было, — приходил каждый день после уроков к ветхим деревянным воротам интерната и приносил с собой большой противень с жареными каштанами или печеной тыквой. Противень он ставил на ши¬

158

рокий плоский камень и там дожидался покупателей. Над еще теплыми, аккуратно нарезанными белыми и желтыми кусками сладкой тыквы поднимался легкий пар. Их аромат разносился далеко вокруг, проникая, как живой, в окна классов и дразня обоняние полуголодных сельских ребят— воспитанников интерната. И когда в длинных серых коридорах раздавался звонок, мы гурьбой устремлялись к воротам, собирались вокруг полного противня и покупали по куску тыквы.

То, о чем я хочу вам рассказать, произошло как-то в свинцово-серый осенний день. Пасмурное, сплошь затянутое тучами небо было готово в любую минуту пролить холодные слезы над мощеной узкой улочкой. Одинокие листья дикого каштана слабо алели. Уроки только что закончились; «экстерники» (так мы называли тех учеников, что жили в городе) расходились по домам, а мы, «макаронники», собрались у ворот вокруг Нурии.

Среди покупателей печеной тыквы оказался Климе, важный петух, родом из небольшого городка. Он подошел к маленькому продавцу и сказал ему, насмешливо улыбаясь:

— Дай мне в кредит, Нурия. Кого поймаешь, тот и заплатит.

Клянусь материнским письмом, я никогда не видел более омерзительного поступка, чем тот, что произошел на моих глазах. Климе схватил кусок тыквы и вместо того, чтобы съесть, размазал его по лицу Нурии.

Ребята оцепенели.