Цветы на свалке

Бунина я вечером читал.
Загрустив, задумался немного.
Мне казалось, будто я устал.
Тихая, неясная тревога…

Старая, неявленная быль,

Иногда мерцающая слабо.
Сосны. Снег. Порывистый ковыль.
Чернолесье. Каменные бабы.

У реки погаснувший костер,

На лугах веселая охота;
Без конца раскинулся простор.
Без конца родимые болота.

На пригорке белый монастырь;

Высока церковная ограда.
Тяжела надозерная ширь,
Но живой печали сердце радо.

Утомленье – сладкая тюрьма;

Из неволи сердца не исхитишь.
Здесь грешил мятежный Кутерьма,
В озеро ушел Великий Китеж.

Струги плыли быстрою рекой.

В бой с татарами пошли, не струсив.
Бунин верной, четкою строкой
Поманил меня дождливой Русью.

Целый вечер у него в плену;

Но сейчас прошло очарованье.
Слушаю байкальскую волну
В поезде, на розовом диване.

«Перехожие калики…»

Перехожие калики
Запевают старый сказ.
Слишком яркая безликость
Утомила нас.

Богатырские заставы,

Белый камень-алатырь;
Заколдованные травы,
Тихий монастырь.

Нету резких очертаний,

Электрических огней.
Никнет родина в тумане,
Я невольно с ней.

«В городе душно и пыльно…»

В городе душно и пыльно,
Как будто копилась гроза.
Меня огорчила нестильность:
У меня заслезились глаза.

Я зашел в молочную Глика,

Прошел в обеденный зал.
Поправил в петличке гвоздику
И чаю подать приказал.

Проворилась девушка Уля;

Меня поразили чуть-чуть
Движения дикой козули
И пышно несмятая грудь.

«Я калиф доходной молочной»,

Смеялся хозяин в углу.
А я знал: он смеется нарочно,
Противясь прижавшему злу.

А я знал: у смешного калифа

Недавно единственный сын
Не вынес пятнистого тифа
И он остался один.

Я подумал: сегодня вторник.

Завтра в банк пойду скучневеть.
Замечтал: напечатаю сборник
И стану смеяться и сметь.

Тогда названьем maestro

Прикрою причуды ума.
Мажорились крики оркестра,
В убогом фойе синема.

Повседневности липкая тина.

Грезоявей бенгальская нить.
Я бросил на чай полтинник
И снова пошел бродить.

«Аляповатое барокко…»

Аляповатое барокко
Я на мгновенье полюбил:
Оно давало мне уроки
Роскошества излишних сил.

Нагроможденья золотые,

Тяжелоценная парча,
Тельцы, художником литые,
Меня взманили, горяча.

Моя любовь – стрельчатость арок,

Двойной готический узор,
Где пламень веры странно ярок,
Где фанатичен каждый взор.

Но видеть гордые колонны

Непосвященному нельзя.
В пыли дорог, по горным склонам
Моя далекая стезя.

Я должен быть с надеждой слитым

И в безнадежности проклясть,
Чтоб в этом храме к черным плитам
Я мог с рыданием припасть.

«Марк Ильич, Вы помните вчерашнее?..»

Марк Ильич, Вы помните вчерашнее?

М. Фельдману