Цветы на свалке

Марк Ильич, Вы помните вчерашнее?
Помните картины Левитана?
Нам обоим показались страшными
Эти дали, полные тумана.

Я твердил: мистической вуалью

Светлый мир властительно окутан
И скорбит, задавленный печалью,
Холоден, угрюм и неуютен.

А для Вас – все линии исчислены,

Напомажены, приглажены, умыты;
Словно дети няней в садик присланы
Умные, веселые и сытые.

Это ложь. Мы пленники без голоса.

Все томимся жалобой одною.
Ах, мой друг, недаром Ваши волосы
Серебрятся ранней сединою.

Перестанем. Споры утомили.

Слышите? Уже сыграли зорю.
Доставайте томики де Лиля,
Северяниным раздумье олазорив.

Косоворотка

«Я уничтожил перед обыском…»

Я уничтожил перед обыском
Фотографическую карточку,
Где ты – туманная с апрельским проблеском,
Казалась девочкой в наивном фартучке.

Прости, хорошая. Звонка тревожного

Я ждал наверно, часов в одиннадцать.
Я ждал неволи, замка острожного,
И было поздно. Куда мне кинуться?

Пути отрезаны. Пути прослежены.

Меня травили. За мной охотились.
А за окном кусты оснежены:
Зима о неге позаботилась.

О, скоро ротмистр с улыбкой бальною

Протянет ордер: «Вы арестованы».
Я жалко вздрогнул. Моя печальная,
Тебе разлука уготована.

Но ты скажи суровой матери,

Что я в Сибири останусь пламенным,
Что буду гордым я и на каторге,
Умру безмолвно, умру под знаменем.

Звонят. Еще. Надежды канули.

Я письма жгу твои. Я вынул маузер.
А на столе шток-розы вянули…
Прости, любимая. Ты будешь в трауре.

«Нет, полюбить я не смогу…»

Нет, полюбить я не смогу
Просторы сумрачной Сибири;
Ее тоскливую тайгу,
Ее безрадостные шири.

Чужая, дикая страна!

То солнцем проклятые степи,
То снежной глади целина,
То жалко стонущие цепи.

Всегда покрыты синим льдом

Ее нетронутые скалы;
Я не зажгусь ее огнем,
Огнем сурового Байкала.

Проволочные заграждения

I

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

«Внезапно вскинувшейся сворой…»