Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Понятно, почему подобного рода воспоминания не являлись частью хипповского нарратива: они были слишком личными для того, чтобы прорваться сквозь советские табу, и слишком грустными для хипповской самоидентичности. Дело в том, конечно, что в этой истории преобладает чувство, которого не было ни в каноне хипповского опыта, ни в хипповском словаре: стыд. Безусловно, хиппи по всему миру боролись за искоренение «стыда», избыток которого (в личном плане, а не в политическом) в послевоенном мире, по их мнению, задушил поколение их родителей. И конечно, отдельные люди в хипповском сообществе испытывали стыд, особенно когда это касалось секса. Девушка, когда-то приехавшая в столицу из провинции, с расстояния прожитых лет размышляет о том, что именно те самые условия, поощрявшие частый свободный секс среди хиппи, также создавали проблемы и не всегда приносили удовольствие. На хипповских флэтах иногда собиралось по двадцать человек, все спали в одной комнате. Многие люди с гордостью и неподдельными теплыми чувствами вспоминают о тех безумных временах, когда все жили большой коммуной. Но из уст неискушенной девушки это звучит иначе: «Все рядом, все очень тесно, все друг друга касаются — вы представляете? Просто, понимаете, обстановка очень не располагала к взаимоотношениям»[1128]. «Все спали вместе, и какая-то ужасная возня периодически…»[1129] Стыд и застенчивость в вопросах секса испытывали не только женщины. Максим Капитановский вспоминал, как отправился в квартиру к Свете Марковой на примерку настоящей рок-н-ролльной куртки, которую она для него шила, и застал хозяев в процессе бурного секса. Открыв дверь и впустив его в комнату, Саша и Света продолжили совокупляться, совершенно не стесняясь присутствия постороннего, и только затем уже вернулись к его гардеробу. Капитановский покинул квартиру в сильном смущении и больше никогда там не появлялся[1130]. Но он также знал, что не сможет поделиться этими переживаниями ни с кем из приятелей-хиппи, особенно с Дегтярюком, с которым он вместе играл в группе «Второе дыхание» — и который его и отправил за курткой.

У Дегтярюка были свои темные моменты. Его отношения с Офелией, похоже, не обходились без насилия. Все главные герои уже мертвы, так что остается довольствоваться слухами, но эти слухи затрагивают тему, которая замалчивается еще больше, чем тема опасностей секса без границ. Только на условиях строгой анонимности — и то очень редко — мои собеседники рассказывали истории жестоких отношений между хиппи. Надо заметить, что это, конечно, отчасти объясняется тем, что сообщество хиппи, особенно по сравнению с другими группами советского общества, не являлось местом насилия. Но тем не менее без жестокого обращения не обходилось, и прежде всего по отношению к женщинам. Время от времени кто-то упоминал случаи изнасилования среди хиппи. Конечно, об этом говорилось с отвращением, но без особой тревоги. Офелия где-то в конце 1960‐х стала жертвой насилия со стороны людей, «близких к сообществу хиппи, но не хиппи». Мой источник, мужчина, уверял, что она плакала после, но не потому, что была изнасилована, а «потому, что думала — они хорошие люди, а они оказались…»[1131]. Его воспоминания, безусловно, могут содержать неточную передачу того, что сказала Офелия, но также они демонстрируют, что на изнасилование смотрели как на что-то вроде личного разочарования. Это практически говорит о том, что насилие воспринималось как довольно распространенная неприятность. Тот же анонимный источник поведал об еще одной истории изнасилования, случившегося в кругу Солнца. И опять никаких жалоб в милицию не последовало. Как выразился мой собеседник, девушка «обиделась». Мой источник продолжал размышлять о причинах случившегося, которые он видел в мужских «потребностях» секса и в алкоголе: «У нас была свободная любовь, зачем надо было насиловать ее… Конечно, они выпили много портвейна». Азазелло также вспоминал вполне обычные ситуации, когда изнасилование иногда граничило со свободной любовью. Впервые ему представилась возможность заняться сексом в восемнадцать лет (он счел это поздним опытом), когда он оказался ночью в компании двух юношей и одной девушки в московской квартире. Поскольку у него не было никакого опыта, ему предложили «быть первым». Он отказался из соображений, которые потом объяснил в интервью: «Это не пацифизм. Это брезгливость. Вот можно объяснить пацифизм как брезгливость к насилию?»[1132]