Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

– Вот она, оказывается, какая, вонючка проклятая, – сказала Юйлоу. – То-то гляжу, рассядется и сидит. Мы входим, а она посмеется, сделает вид, вроде хочет встать, а так и не встанет. Вон она чем втихомолку занимается! И чего только в ней хозяин нашел, неужели получше нет? Какой прок слугам давать повод болтать направо и налево, сор из избы выносить?

– Оба хороши, друг друга стоят, – заметила Цзиньлянь. – Только ты жену слуги совратишь, слуга с твоей женой спутается, – так что в грехе квитаются. А как Сюээ, рабское отродье, язык распустила! Но я ей рот заткну, сразу язык прикусит.

– Ну, а что же нам делать? – спрашивала Юйлоу. – Старшая в такие дела не вмешивается, а хозяин ничего не подозревает. Рассказать ему или нет? Вдруг негодяй и впрямь руку занесет, а мы промолчим.

Вдруг беда стрясется, а? И выйдет – забота обернулась бессердечьем, врасплох застигнутых никак уж не спасти. Ты должна ему сказать, сестрица! А то ослу на дубинку погубят редкое дерево.

– Я рабскому отродью прощу лишь в том случае, если окажется, что он меня породил, – заявила Цзиньлянь.

Да,

Когда бы не сеяли люди
ни зла ни печали,
Тогда бы на свете ни грустных,
ни злых не встречали.
Тому свидетельством стихи:
Симэня бранил опьяневший Лайван,
Вражду, в озлобленьи, затеял Лайсин,
Цзиньлянь не понравились правды слова,
И гнев затаила, губу закусив.

Вечером пришел Симэнь. Цзиньлянь сидела у себя, непричесанная, заплаканная, с красными от слез глазами. Он спросил, что случилось, и она рассказала, как пьяный Лайван грозился убить хозяина.

– Лайсин сам слыхал, – говорила Цзиньлянь. – Ты за его женой бегаешь, а он за твоей охотится. Вы оба хороши – друг друга стоите! Если б негодяй только тебя прикончил, ты того заслужил, но другие причем? А ведь он и меня убить собирается. Если мы не примем срочных мер, он рано или поздно нас накроет, угодим ему в лапы.

– А за кем, говоришь, гоняется этот негодяй? – спросил Симэнь.

– Что меня спрашивать? Ступай, Сяоюй спроси. Она тебе скажет. Лайван, рабское отродье не первый раз на меня обрушивается. Я, говорит, мужа отравила, потом ты меня взял. Я, говорит, власти подкупал, ей жизнь спасал. Вот он какие вещи всякому встречному-поперечному разглашает. Хорошо еще, у меня нет детей, а то б он и вовсе разошелся, стал бы им напевать: я, мол, взятку давал, когда вашей матери смерть грозила, я ее спас. Такие речи и твоему имени славы не прибавят. Может быть, ты стыд потерял, а я пока нет, и так жить дальше не могу.

Симэнь выслушал Цзиньлянь и направился к передней постройке. Там он позвал Лайсина, отвел его в сторонку и начал расспрашивать. Слуга подробным образом рассказал ему, как было дело. Симэнь пошел в дальние покои и допросил Сяоюй. Ее рассказ точь-в-точь совпал с тем, что говорила Цзиньлянь.

– Я собственными глазами видала, как Сюээ выходила от Лайвана, а Хуэйлянь в то время на кухне была. Это я точно знаю, – уверяла служанка.

Обозленный Симэнь, несмотря на уговоры Юэнян, избил Сюээ, отобрал у нее одежды и украшения и распорядился, чтоб она оставалась на общей кухне и на люди не показывалась.

Вернувшись в дальние покои, Симэнь велел Юйсяо позвать Сун Хуэйлянь и допросил ее наедине.

– Что вы говорите, батюшка! Готова чем угодно поклясться, не болтал он такого, – заверяла его Хуэйлянь. – Если он и выпил чарку, другую, откуда у него хватило бы смелости батюшке грозить? Выходит, у кого ешь-пьешь, тому и гадишь? А как же он без вашей поддержки жить-то будет? Нет, не слушайте, батюшка, что злые языки болтают. А кто же все-таки это вам сказал?

Подавленный этим словесным потоком, Симэнь упорно молчал.

– Лайсин, – наконец процедил он, уступая назойливым настояниям Хуэйлянь. – Пьет он изо дня в день и болтает всякую чепуху, меня поносит.

– Вы нам, батюшка, закупки поручили, вот Лайсин и злится, – объясняла Хуэйлянь. – Мы, говорит, у него доход отобрали, заработать не даем. Злобу на нас затаил и клевещет, грязью обливает, а вы и верите?! Если б мой муж действительно занес руку на хозяина, я б и сама ему этого никогда не простила. Послушайте меня, батюшка, не оставляйте его дома. Надоело мне с ним ругаться. Дайте ему серебра и пусть подобру-поздорову едет да торгует на стороне. Нечего ему тут делать, избавьтесь вы от него. Говорят, в тепле да сытости дурные дела творятся, в холоде да голоде злодейские мысли родятся. Мало ли чего в голову придет? Он уедет, никто мешать не будет. Нам с вами, батюшка, и поговорить никто не помешает.

Симэня советы Хуэйлянь обрадовали, и он сказал: