Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

– Матушка Пятая вас просит зайти, – обманула она хозяйку. – Цюцзюй прислала.

Юэнян причесалась и, едва ступая лотосами-ножками, направилась к покоям Цзиньлянь. Она появилась у дверей спальни так неожиданно, что, заметив ее, Чуньмэй стремглав бросилась докладывать. Цзиньлянь и Цзинцзи все еще нежились в постели. Напуганные приходом Юэнян, они не знали, как быть. Цзиньлянь тотчас же укрыла Цзинцзи парчовым одеялом, велела Чуньмэй поставить на кровать маленький столик и взялась нанизывать жемчужины.

Немного погодя в спальню вошла Юэнян.

– Что это, думаю, тебя до сих пор не видно, – проговорила она, и села. – Чем, думаю, занимается? Оказывается, жемчугом расшиваешь.

Юэнян взяла ободок и стала рассматривать.

– Какая прелесть! – похвалила она. – Посредине цветы сезама, по краям квадратные отверстия, а вокруг пчелы на хризантемах, так одну жемчужину за другой и подбираешь? А получились соединенные сердца. Какая работа! Может, и мне потом такой ободок сделаешь, а?

Убедившись в добром расположении Юэнян, Цзиньлянь немного пришла в себя. Сердце перестало тревожно стучать, и она распорядилась, чтобы Чуньмэй подала чай.

Юэнян выпила чаю и немного погодя пошла к себе.

– Как причешешься, приходи, – пригласила она Цзиньлянь.

– Хорошо, – отозвалась та и, проводив Юэнян, помогла Цзинцзи незаметно удалиться из спальни.

Чуньмэй и Цзиньлянь даже пот прошиб.

– Хозяйка никогда ко мне без дела не приходила, – говорила горничной Цзиньлянь. – Что же все-таки заставило ее придти да еще в такой ранний час, а?

– Наверняка не обошлось без негодяйки Цюцзюй, – заметила Чуньмэй.

Вскоре появилась Сяоюй.

– Что я вам скажу, начала она. – Приходит к нам Цюцзюй и заявляет: зятюшка, говорит, днюет и ночует у нашей хозяйки. Срезала я ее, а она стоит – ни с места. Тут меня матушка спрашивает, в чем, мол, дело. Я, конечно, утаила. Матушка Пятая, отвечаю, с вами поговорить хотела бы. Вот почему она к вам и приходила. Благородный не замечает промахи ничтожного. Все это верно. Только вы, матушка, помните. Остерегаться надо ее, рабского отродья.

Да, дорогой читатель! Хотя Юэнян и не удостоверилась в том, о чем распространялась Цюцзюй, но опасения на сей счет у нее были. Ведь Цзиньлянь была молода и привлекательна. Лишившись мужа, она со временем вполне могла сойти с пути праведного и предаться пороку. А там, глядишь, поползет молва и ославят люди. Не успели, мол, Симэнь Цина похоронить, а жены уж и творят невесть что – всякие приличия забыли. Выходит, и на будущее моего сына, рассуждала Юэнян, вроде бы набрасывается тень. Ведь то, что благоухает дома, на улице засмердит. И вот Юэнян по зову материнской любви запретила падчерице отлучаться из дому. Ей был отдан флигель за внутренними воротами, где до этого жила Ли Цзяоэр. Туда они и перебрались с Цзинцзи, который по очереди с приказчиком Фу ночевал в лавке. Когда же ему нужно было пойти на женскую половину дома за одеждой или лекарственными травами, его всякий раз сопровождал Дайань. На воротах и дверях всюду висели замки. Служанки и жены слуг без надобности за ворота не выпускались. Словом, строгие запреты, введенные Юэнян, воспрепятствовали любовникам Цзиньлянь и Цзинцзи встречаться так же открыто, как прежде.

Да,

Много в жизни причуд,
много делу преград и помех.
Ветер гасит свечу,
всякой тайны кончается век.

Тому свидетельством стихи:

Многократно он фею алкал на вершине Небесной,
Но с блаженных Трех гор, не познать океанские бездны,
И хоромы князей недоступны, подобно пучине:
Бесприютным бродягою юноша станет отныне.[4]

.

Больше месяца не встречались Цзиньлянь с Цзинцзи. Нестерпимо тяжело было Цзиньлянь коротать время одинокой в расписном тереме, холодным казалось ложе под расшитым пологом. Мало-помалу у нее пропала охота пудриться и румяниться, пить и есть. Она заметно осунулась и похудела. Все платья ей стали широки. Страдала она от «глаза», что у «дерева» , от «сердца», что ниже «поля»[5]. Целыми днями ее клонило ко сну, а иногда, подперев ладонями щеки, она надолго погружалась в раздумья.

– Что с вами, матушка? – спросила ее как-то Чуньмэй. – Пошли бы хозяйку проведали, в дальних покоях посидели. Или по саду прогулялись, развеяли бы тоску. Разве так можно?! Сидите да вздыхаете день-деньской.

– Ты же знаешь, как мы были близки с зятюшкой! – отвечала Цзиньлянь. – Тому подтверждением романс на мотив «Опустился сокол»[6]: