Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Но расскажем пока о Цюцзюй. Проспав до полуночи, она поднялась, чтобы сходить по малой нужде. Однако кухонная дверь оказалась запертой снаружи. Служанка просунула руку и вынула задвижку.

Полная луна ярко освещала дворик. Цюцзюй прокралась под окно хозяйкиной спальни, осторожно прорвала в оконной бумаге дырочку и заглянула вовнутрь. В спальне от зажженных свечей было светло. Три нагих фигуры, пьяные, предавались утехам. Двое расположились друг против друга в креслах, а Чуньмэй сзади толкала экипаж, и они сливались воедино.

Только поглядите:

 Одна мужа честь опозорила, другая о своем положении скромной служанки забыла. Он дышал тяжело, учащенно, ревел, как бык под сенью ивы. Она щебетала нежно, как иволга, в цветах порхая. Одна любострастием в кресле себя ублажала. Другой нерушимые клятвы ей на ушко шептал. Одна вдовы покои тихие оборотила в вертеп неистовых утех. Другой со своей тещей буйной оргии ночь посвятил. Она в Симэневом искусстве зятя наставляла. Он, как Хань Шоу, брал краденые ароматы[14], дабы любовнице-теще отдать всего себя.

Да,

То, что в свете творится, – во сне не приснится.
Двое связаны вместе всесильной десницей.

Посмотрела их утехи Цюцзюй и про себя подумала: «А еще оправдываются, непорочных из себя строят. Вот уж сама своими собственными глазами видала. Завтра же матушке Старшей доложу. Неужели их опять будут оправдывать? Неужели опять скажут: язык, мол, распускаю?» И вдоволь наглядевшись, она пошла на кухню спать.

А те трое неистовствовали до третьей ночной стражи.

Чуньмэй поднялась еще затемно и направилась на кухню. Обнаружив отпертую дверь, она спросила Цюцзюй.

– И ты спрашиваешь! – удивилась служанка. – Мне терпенья не было, а ты дверь заперла. Кое-как задвижку вытащила.

– Вот негодяйка, рабское отродье! – заругалась Чуньмэй. – А на кухне в ведро сходить не могла, да?

– Не видала я тут никакого ведра.

Пока они ругались, настал рассвет, и Цзинцзи удалился восвояси.

Да,

Расставанье – как с жизнью!
Утром келья покинута вдовья.
И опасливой рысью
миновал он ворота злословья.

– Из-за чего вы там на кухне расшумелись? – спросила горничную Цзиньлянь.

Чуньмэй рассказала, как Цюцзюй отперла ночью дверь. Гнев охватил Цзиньлянь, и она хотела было избить служанку, но та уже успела доложить обо всем увиденном Юэнян.

– Ах ты, разбойница! – обрушилась на служанку Юэнян. – Опять хозяйке могилу рыть, рабское твое отродье!? В прошлый раз явилась, нагородила, будто хозяйка твоя зятя Чэня приютила, будто он у нее днюет и ночует. Меня заставила пойти. А хозяйка как ни в чем не бывало в постели, сидит за столиком, жемчугом шьет. И никакого зятя. Он потом совсем с другого конца появился. Какую ты напраслину на свою хозяйку возводишь, рабское отродье! Ведь он взрослый человек, небось, не какая-нибудь сахарная фигурка, не щепка – его так просто не спрячешь, в щель не заткнешь. Вон какой детина – не хочешь да заметишь. Слухи ты распускаешь, а наружу выйдут, что тогда? Скажут, служанка у них хозяйке могилу роет. А кто краем уха услышит, судить будет. Симэнь Цин, мол, всех ублажал, а как умер, так между женами никакого порядку не стало, кто куда тянет. Так и на моего сына, чего доброго, подозрения падут.

Юэнян хотела избить служанку, но та с испугу бросилась наутек и больше уж не решалась ходить в дальние покои.

Цзиньлянь еще больше осмелела, когда узнала, как обошлась с ее служанкой Юэнян. По сему случаю они с Цзинцзи написали романс на мотив «Туфелек алый узор», в котором выразили свою радость:

Пускай злословят языки,
И всюду заперты замки,
Но улетучилось унынье
И нас не разлучить отныне.
Отсохнут руки у врагов,
Замолкнут бредни дураков,
Любви немеркнущий алмаз
Соединил навеки нас.

О связи Цзиньлянь с Цзинцзи прослышала и его жена. Она наедине допросила мужа.

– И ты поверила этой злодейке, рабскому отродью?! – отвечал жене Цзинцзи. – Да я вчера в лавке ночевал. Подумай, мог я попасть в сад или нет? Потом, и ворота туда целые дни на запоре.

– Будет тебе языком-то болтать, арестант проклятый! – не унималась жена. – Если же будешь мотаться, как былинка на ветру, а до меня дойдут слухи и матушка станет мне выговаривать, тогда ты мне не нужен. Уходи от меня подобру-поздорову,