Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Брат привел Юэнян в храм Духа-хранителя Великой горы. В главном приделе они воскурили благовонные свечи и сотворили молитву перед святыми, в то время как даосский монах читал поминальный текст. Паломники сожгли жертвенные деньги в обеих галереях, и после монастырской трапезы У Старший повел Юэнян на самую вершину горы. Они миновали сорок девять перевалов и, цепляясь за плющи и лианы, продолжали восхождение. Окутанный густыми облаками храм богини, казалось, висел в воздухе. До него было еще добрых четыре десятка ли. Несомые ветром облака, раскаты грома и дождь – все осталось внизу. Путники вышли из храма Духа-хранителя Великой горы в час дракона, а когда достигли вершины, прошел час обезьяны[18]. Перед ними открылся придел божественной Матушки с наддверною таблицей, на которой значилось имя Сун Цзяна[19]. На вывеске золотом было начертано: «Обитель Лазурных облаков». Войдя в храм, паломники низко поклонились, потом обратили очи свои к золотому изваянию божественной Матушки. Что это был за лик!

Только поглядите:

 На голове пучком высоким вздымается прическа – «девять драконов и летящие фениксы». Облачена в тончайшую порфиру с длинным шлейфом и золотою бахромой. Пояс у нее из ланьтяньского нефрита. Держит в руке, укрытой узорным рукавом, скипетр нефрита белого. Венчик лотоса – богини лик. Полные жизни глаза оттеняет туча волос. Губы ее – лучшая киноварь. Она бела и держится естественно и просто. Похожа на Мать Владычицу Запада – Сиванму, когда та пировала на Самоцветном озере в горах Куньлунь, или на чаровницу Чанъэ, когда та снизошла из Лунного чертога. Умения не хватит описать бессмертной облик. Нет красок воссоздать величественный лик!

Юэнян отвесила земной поклон божественной Матушке. Рядом, у курильницы, стоял даосский монах. Лет сорока, стройный, с бородкой, свисающей тремя клоками, он сверкал белизною зубов и все время поводил маслеными глазками. На голове у него красовалась шапочка со шпилькой, прикрывавшая узел волос, а сам он был облачен в темно-красный халат и обут в сандалии, расшитые узорами в виде облаков.

Монах подошел к Юэнян и прочитал ее молитвенное обращение. В золотой курильнице зажгли благовония и предали огню раскрашенные изображения божеств с конями на цветной бумаге. и бумажные слитки золота и серебра, после чего юные послушники убрали жертвенную снедь.

А монах этот, – звали его Ши Боцай, – хотя и считался старшим из учеников настоятеля храма Духа-хранителя Великой горы, был, надобно сказать, человек непутевый. Жадный до денег и падкий на женщин, он не упускал случая обделать темное дельце. А обретался в той местности некто Инь Тяньси, по кличке Злодей, – шурин тамошнего областного правителя Гао Ляня. Инь Тяньси водил компанию таких же бездельников, как и сам. Вооруженные луками и самострелами, с соколами и собаками, они бродили от храма к храму с единственным намерением – присмотреть среди паломников хорошенькую женщину. И никто не решался им слова поперек сказать. Вот монах Ши Боцай тем и занимался, что укрывал у себя насильника, а сам хитростью заманивал приглянувшуюся женщину в келью и отдавал ее на утеху прелюбодею Инь Тяньси. И на сей раз Ши Боцай сразу приметил облаченную в траур Юэнян. Необычные манеры и внешность выдавали в ней либо жену чиновного лица, либо представительницу процветающего дома. Седобородый пожилой господин и двое молодых слуг, неотлучно ее сопровождавшие, тем более укрепили его в таком мнении.

Ши Боцай не преминул приблизиться к паломникам и, кладя земной поклон, благодарил их за пожертвования.

– Досточтимые жертвователи, прошу вас, будьте так добры, проследуйте в келью на чашку чаю, – пригласил он.

– Не извольте беспокоиться! – проговорил У Старший. – Нам пора в обратный путь поспешить.

– Не спешите, успеете спуститься, – уговаривал его Ши Боцай.

За разговором они дошли до кельи.

Побеленная келья сверкала чистотой. На почетном месте размещалось расшитое цветами сезама роскошное ложе, над которым опускался желтый парчовый полог. Перед картиной «Дунбинь наслаждается белым пионом»[20] стояла курильница с благовониями. По обеим сторонам от картины выделялись крупные парные надписи, исполненные искусным каллиграфом: «Трепещут на свежем ветру рукава – словно аисты в танце» и «С веранды при месяце ярком доносится проповедь священного писанья».

– Позвольте узнать, как вас величать? – обращаясь к У Старшему, поинтересовался Ши Боцай.