Цветы тянутся к солнцу

Это Хакимзян и сам понимает, что голыми руками угли из печки не выгребешь. И что деньги нужны на войну, тоже понимает. Жалко денег. Ой как жалко! Кажется, с жизнью проще расстаться, чем с золотом, да тут ничего не поделаешь. Хочешь уберечь главное — плати… Вот соберут офицеры «железные дружины», ударят на большевиков, тогда все опять по-старому будет. Будем жить как душа желает… А не справимся с большевиками, с голодранцами этими, — все прахом пойдет. Вон у Шабановых, у Крестовниковых все забрали — и фабрики и склады. Гроша ломаного взамен не дали. А дойдет до нас очередь, и нас оберут до ниточки…

Очень радовалась Газиза, когда вернулась домой из больницы. Но не долго продолжалась эта радость. Товарищи теперь редко заходили к ней, и Закира давно не приходила. Скучно одной сидеть в четырех стенах. В больнице и то лучше было: там хоть все время люди кругом. А дома одна да одна.

Фатыйха просто не узнавала дочку. Словно подменили ее. То плачет, укрывшись с головой, то капризничает, то молчит целый день, прижавшись лбом к окну. Просится в школу:

— Все ребята ходят, всем можно, а мне нельзя? Галию и ту пускает мама, а меня не пускают, — и опять слезы.

Понимает Фатыйха, что все равно не удержишь дочку дома. И что учиться ей нужно, тоже понимает. Да как пошлешь в школу, когда девочке нечего на ноги обуть?

Были валеночки у Газизы не новые, латаные, но носить еще можно было. Да поставила Фатыйха валенки в печку просушить и как-то забыла. А когда вспомнила — сгорели валенки. И так и этак прикидывала Фатыйха, но ничего уже сделать было невозможно. Рассыпались валенки, как зола, а новые где же взять в такое время?

Так они и жили: Хусаин на работе, Газиза с утра до ночи в слезах, а Фатыйха места себе не находит, все думает, как бы помочь своей девочке?

Однажды, когда Фатыйха пошла зачем-то к соседке, зашли к Газизе Матали с Гапсаттаром. Дело было к вечеру.

Газиза, как увидела ребят, так сразу и глаза у нее просохли, и лицо посветлело, будто солнце взошло.

То ли от быстрого бега, то ли от того, что в тот день потеплело на улице, ребята раскраснелись, разгорячились. Уши на шапках у них были развязаны, сами шапки сдвинуты на затылки. С собой они принесли запах чистого зимнего воздуха и свежего снега. У Газизы чуть голова не закружилась от этих запахов.

— Пошли с нами гулять, — сказал Матали.

— Не в чем мне, — ответила Газиза и заплакала.

— Надень платок да иди, — посоветовал Совенок. — Тепло на улице.

— Мне обуть нечего, у меня валенки сгорели.

— А ты поищи чего-нибудь, — посоветовал Матали.

И вдруг Газиза вспомнила: у отца есть ичиги с галошами! Он их по праздникам надевал прежде. А потом они лежали в сундуке… Может быть, и сейчас там?..

Газиза кинулась к зеленому сундуку, обитому блестящей жестью, откинула крышку. Вот они, эти ичиги. Лежат в уголке. И галоши тут же, сверкают как зеркало.

Газиза примерила ичиги. Великоваты, конечно. Но если подмотать что-нибудь — сойдет. Она, не раздумывая, схватила тут же в сундуке два новых полотенца, намотала их на ноги, обулась, прошлась по комнате. Накинула бешмет, платок и только открыла дверь — навстречу отец с узлом в руке.

Мальчишки, знавшие характер Хусаина, пригнувшись, нырнули у него под мышкой и вылетели на улицу. А Газиза, боясь даже думать о том, что сейчас будет, медленно пятилась в уголок, не смея поднять глаза на отца.

Хусаин сразу заметил свои ичиги на ногах у дочки. Но он не рассердился, не закричал. Он только усмехнулся в усы и спросил приветливо:

— Далеко ли собралась, дочка?

— Гулять, — пролепетала Газиза.

— Гулять? — удивился Хусаин. — Да много ли в них нагуляешься? Они с ног свалятся у тебя. На-ко вот, гуляй вот в этих, носи на здоровье…

Он развязал платок, достал пару белых подшитых валенок с красными узорами на голенищах, похлопал их друга о друга подошвами и протянул Газизе.

— На, померяй, хороши ли? — сказал он, а сам тем временем достал из-за пазухи каравай хлеба, четвертушку чаю и большой кусок сахару. — А мама-то где? — спросил он. — Скажи ей, пусть самовар поставит. Чай пить будем.

— Мама к соседке пошла, скоро придет, — робко сказала Газиза, все еще не пришедшая в себя.

— Ну, подождем, раз скоро, — согласился Хусаин и стал раздеваться.

От природы Хусаин не был робким человеком. Но с самого детства он каждый день только и слышал: «С богатым не спорь, сильного не задевай, все равно не справишься…» Он с детства привык терпеть обиды, привык терпеть нужду, привык безропотно переносить любую несправедливость. Но таких, как он сам, покорных людей он не любил. Он и Фатыйху тиранил всю жизнь за то, что была она слабой и безответной. А вот дочки ему нравились. Хоть он и поругивал их, хоть другой раз и рукам давал волю, а все равно нравились ему Ханифа и Газиза за то, что все они делали по-своему.

Вот и сейчас, увидев свои праздничные ичиги на ногах у дочери, Хусаин про себя подумал: «Молодец дочка, не теряется».