Цыганская песня: от «Яра» до Парижа

Словом, как это ни покажется странным, никакой «богемы» здесь не было, были трудящиеся и живущие своим заработком люди. В Петербурге цыган было много. Среди них имелись представители разных профессий, люди разных нравов, различного образа жизни. Но песенники с остальной цыганской колонией почти не смешивались. Они жили своей замкнутой организацией. Я говорю здесь только о них.

Хозяином и главным лицом в хоре был дирижер. Эту должность мог занимать человек, обладавший хорошими организаторскими и деловыми качествами и облеченный доверием товарищей по работе. Его слово имело большой вес не только в трудовых, но и в бытовых вопросах. Для того чтобы стать дирижером, нужны были, кроме музыкальных способностей, познаний и профессионального мастерства, еще и многие другие данные: представительная внешность, умение держать себя, способность увлечь и повести за собою хор, умение выгодно подать певицу или плясунью. Во время исполнения дирижер «горячил» певиц и гитаристов гортанными выкриками, умело перебрасывая гитару через руку, как бы демонстрируя свою удаль, все ускоряя темп мелодии, пока не обрывал музыку резким криком «авэлла!» – конец. Красиво сделать это умел не всякий.

Руководили хором по многу лет одни и те же лица, и, только состарившись, дирижер передавал руководство хором кому-нибудь другому. Тогда всеобщее собрание старших членов хора утверждало нового, подчас не самого старшего и даже не всегда самого лучшего гитариста, но всегда хорошего организатора и надежного человека. Женщины пользовались в этих случаях равным с мужчинами правом голоса.

Действия дирижера были совершенно бесконтрольны; плату за концерты от посетителей он получал из рук в руки; сколько было получено – никому известно не было, так как твердого гонорара не устанавливали, оплата зависела от богатства и щедрости гостей. Возможностей для злоупотребления было много, поэтому при выборах дирижера моральные качества кандидата имели не меньшее значение, чем его деловые свойства.

Полученную за концерты плату дирижер делил между участниками хора по паям. Лучшие исполнители получали по 10–12 паев, другие – 7–8, остальные еще меньше. На пай приходилось каждый раз другая сумма, в зависимости от оплаты концерта. В некоторых хорах старые цыганки, уже оставившие по возрасту работу, получали за свои прежние заслуги перед хором пенсию – 1–2. Это зависело от решения дирижера и общего согласия членов хора.

Поступление в хор и уход из него не обставлялись никакими особыми условиями. Подходит по своим данным певица – дирижер принимает ее; захотела она уйти – пожалуйста, никто силой держать не станет. Но это было только в тех случаях, если певица никуда из колонии не уходила, а просто оставляла работу, выходя замуж за своего же хориста, или покидала хор по другой какой-нибудь причине. Если же девушка решалась уйти к чужому, хор требовал за нее выкуп. Это было как бы возмещением тех убытков, которые приносил уход певицы. Выкуп требовали и с цыган – не членов хора. Это не было куплей-продажей.

Против воли девушку выкупить нельзя было, но и одного ее согласия было мало – требовались еще большие деньги. Это приводило иногда к умыканию цыганок. В последние годы существования хора выкупа уже не брали, но обычай умыкания остался. Девушек выпускали из хора очень неохотно, и все эти препятствия привели к тому, что состав каждого хора постепенно стал наследственным. Выходя замуж за своих же хористов, девушки не порывали связи с хором, хотя обычно оставляли работу. На их место приходили младшие сестры, потом подрастали дочери; иногда цыганка после нескольких лет перерыва возвращалась в хор.

То же было и с мужчинами-аккомпаниаторами. Рядом со старыми гитаристами стояли их сыновья и внуки.

Репертуар тоже переходил из поколения в поколение, причем и в этой области образовались и действовали свои неписаные, но строго соблюдавшиеся правила: хоровые песни были у всех одни и те же, на них собственности не было, а вот многие сольные романсы и песни, заученные певицами с голоса бабушек, матерей, старших сестер, составляли как бы личную собственность. Исполнять песни чужого репертуара нельзя было, это считалось некрасивым, неэтичным поступком. Только если умирала исполнительница, не оставив после себя законных преемниц, любая певица имела право «взять на себя» этот репертуар целиком или частично, после чего он снова становился неприкосновенной собственностью новой владелицы. Манеру исполнения молодые цыганки «снимали» со старых, в точности подражая им, перенимая вместе с их мастерством и чисто внешние традиционные формы выступления. В 80-х и 90-х годах было еще модным пение «с разливом», то есть с надрывом, со слезой. Потом эта манера вышла из моды, пение стало строже, сдержаннее, но многим слушателям прежний стиль больше нравился, казался задушевнее.

До конца девятнадцатого столетия цыгане в концертных залах не пели. В Москве и провинциальных городах они выступали главным образом в трактирах с гостиницами при них, которые тогда назывались номерами для приезжающих.

Теперь, когда мы говорим о трактире, нам представляется дешевая, грязная харчевня, где в клубах махорочного дыма пьют, поют и ругаются обитатели горьковского дна. Но были трактиры другого рода – для благородных, то есть чисто одетых, состоятельных, а часто и очень богатых людей. Старое купечество, например, не жаловало ресторанов, предпочитая им трактиры. В отличие от ресторанов в трактире все было на русский лад: прекрасные повара мастерски жарили исконных русских гусей и баранов с кашей, пекли расстегаи, приготовляли ботвинью, варили стерляжью уху; подавали блюда половые в белых рубахах навыпуск. На эстраде стоял традиционный механический орган, здесь же выступал русский или цыганский хор.

Билетов на выступления цыган не продавали, платы за вход не брали, а в промежутках между номерами молодые цыганки обходили зал, собирая у посетителей «на ноты», кто сколько даст. Весь сбор шел дирижеру, который выплачивал потом деньги хористам. В Петербурге цыганский хор долгое время пел исключительно в «Самарканде» – на даче в Новой Деревне. Постоянных выступлений в «Самарканде» не бывало, просто приехать и попасть на концерт нельзя было. Лица, желавшие послушать цыганский хор, заранее предупреждали дирижера, тот вызывал хористов. С 80-х годов петербургским хором почти тридцать лет подряд руководил Николай Иванович Шишкин, однофамилец прабабушки, очень богатый человек, владелец большого деревянного дома в Новой Деревне. Иногда концерты для узкого круга особо избранных лиц он устраивал у себя дома. Один из таких концертов с большой теплотой описывает А. А. Игнатьев в своей книге «Пятьдесят лет в строю». Независимо от того, где происходил концерт, порядок всегда был одинаков: хористы собирались точно к назначенному часу, но в зал никто из них не входил, пока не собрались все гости. Только тогда в зал проходили певицы, за ними шли гитаристы во главе с дирижером. Женщины усаживались на стулья, мужчины становились позади.

В то время хористки цыганских костюмов не носили. Одевались и причесывались по современной моде. Единственным предметом, напоминавшим о былой экзотике, являлась пест рая шаль, обязательная для каждой исполнительницы. Платье полагалось носить закрытое, с длинными рукавами. Мужчины были в казакинах красного или синего цвета с золотыми галунами.

Иногда цыган приглашали петь в богатые частные дома, когда там устраивали какой-нибудь большой прием; обязательно приглашали хор на полковые праздники, – в этих случаях все участники концерта надевали специально сшитые цыганские костюмы тех цветов, какие были установлены для формы данного полка.

К началу двадцатого века основные покровители цыган – богатое дворянство и крупная аристократия – растеряли, раздробили, продали свои имения, многие из представителей когда-то богатейших старинных родов уехали за границу, другие были вынуждены стеснить себя в расходах. Круг посетителей «Самарканда» начал редеть, суживаться. Цыганам пришлось спуститься по ступенькам общественной лестницы несколько ниже: не оставляя «Самарканда», они начали выступать и в ресторанах.

Впрочем, сначала хор еще пробовал упираться, удерживать, хотя бы внешне, былые порядки, выступая в общем зале только по субботам. На протяжении остальной недели цыгане пели в кабинетах по приглашению небольших компаний, как бы сохраняя прежний стиль «искусства для избранных», но довольно скоро и эти позиции пришлось сдать. Выступления цыган стали обычной деталью ресторанного обихода. Так постепенно и незаметно накапливались изменения бытового и творческого облика цыганского хора. Будь цыганская песня придуманным, стилизованным видом творчества, она умерла бы, выродилась бы в той атмосфере, которую для нее создала обстановка ресторанов. Но цыгане сумели сохранить и пронести через многие поколения исполнителей подлинно национальное, народное искусство, в котором и мелодия, и гармония, и сложные острые ритмы – все своеобразно, неповторимо. Даже заимствованные русские народные песни, которых много было в репертуаре цыган, приобретали в их исполнении особый, характерный оттенок, свойственный чисто цыганским песням.

Поэтому, когда открытые ресторанные залы познакомили большое число посетителей с искусством, раньше спрятанным за тяжелыми портьерами «Самарканда», круг лиц, интересующихся цыганским пением, сразу значительно вырос. Как бы открыв новый вокальный жанр, широкая публика захотела поближе познакомиться с ним, слушать его не в ресторане, куда не все могли пойти, а в привычной для многих любителей пения концертной обстановке.

Вот тогда-то и начались выступления цыганского хора и солисток – исполнительниц цыганских песен – в концертных залах. Только здесь артисты, не связанные специфическими условиями ресторанной эстрады того времени, могли дать своим слушателям представление о настоящем старинном цыганском пении в чистом виде.

Начала я петь, когда мне шел четвертый год. Меня ставили на стол, давали в руки носовой платок, и я пела: «Отдайте мне минуты восторга и любви»… Шестилетний брат Сергей, туго натянув на щепку нитки, аккомпанировал мне. Друг отца, наездник М. А. Цыбаев, увидев эту сценку, подарил брату балалайку. С этой минуты Сергей, балалайка и я стали неразлучны. Мы исполняли все романсы и песни, которые слышали от взрослых. Нам не надоедало повторять одни и те же вещи, стараясь исполнить их как можно лучше; мы учитывали советы и мимолетные замечания старших, поэтому в восемь-девять лет я уже пела достаточно выразительно, с хорошей фразировкой, четкой дикцией и правильным дыханием.

Когда мне исполнилось семь лет, меня и пятилетнего брата Павла определили в четырехклассное подготовительное училище. В училище нас обучали не только наукам, но и домоводству. Школа привила мне любовь к чтению.

В 1910 году отец уехал в Москву. Мама осталась с тремя младшими детьми: Сергею было 14 лет, мне – 12, Павлу – 10. Детство наше кончилось, нужно было думать о заработке.

У меня был необычайно сильный для моего возраста, от природы поставленный голос, романсов и песен я знала очень много. Естественно было готовить меня к работе в области вокала, тем более что это сходилось с традициями нашей семьи. Сергей к этому времени стал хорошим музыкантом и опытным аккомпаниатором.

Весной 1911 года моя сестра Елизавета на каком-то концерте встретилась с Петром Ивановичем Виноградовым и Владимиром Петровичем Семеновым. Они были компаньонами. Виноградов раньше служил главным кассиром ресторана «Аквариум». Сумев сколотить небольшие деньги, он стал финансировать устройство концертов. Театральный рецензент Семенов выполнял обязанности устроителя, технического организатора, администратора концертов. Елизавета рассказала им обо мне, предложила послушать мое пение и затем, если сложится у них благоприятное впечатление, устроить выступление перед публикой. В качестве эксперта Виноградов и Семенов пригласили солиста Мариинского театра Александра Михайловича Давыдова, большого знатока, любителя и талантливого исполнителя цыганских романсов. Я пропела под аккомпанемент Сергея много романсов, и по своему выбору, и по заказу слушателей. «Жюри» единогласно решило, что концерт следует организовать…

Все-таки, может быть, не так рано появилась бы я на подмостках, но 28 мая 1911 года умерла знаменитая исполнительница цыганских песен Варя Панина, и по тому неписаному закону, о котором я говорила раньше, стал «свободным» ее репертуар. Семенов загорелся мыслью найти замену безвременно погибшей талантливой певице. Мое низкое контральто приближалось по тембру к голосу Паниной, почти все ее песни я знала, исполнительская манера ее была мне хорошо знакома по граммофонным записям.

Конечно, мне следовало бы еще много и долго учиться, но так сошлись обстоятельства, что решено было выпустить меня поскорее, как «вундеркинда», в репертуаре Паниной, пока этот репертуар не перешел к кому-нибудь.

Под руководством дяди я начала готовиться к концерту. С этого времени весь уклад моей жизни на долгие годы подчинился требованиям работы. С утра гимнастика при открытой форточке по принятой тогда системе Мюллера. Затем завтрак, часовая прогулка, занятия по общеобразовательным предметам. Последняя еда в 6 часов вечера, в 10 часов – в постель. Занятия в школе пришлось оставить, так как школьница не могла выступать на эстраде, а скрыть выступление нельзя было, да и подготовка к концерту и режим дня не совмещались с занятиями.

По нескольку часов в день, до холодного пота, до головокружения, занималась я упражнениями, повторяла слова песен, шлифовала исполнение и дикцию. В том возрасте я, конечно, не могла понять смысла вещей, которые приходилось исполнять. Понимание появилось позднее, а тогда шла самая настоящая жестокая муштра. Трудолюбие и наследственные способности брали свое, исполнение становилось увереннее, тверже, можно было объявлять мой концерт.

Программа вечера была составлена, как в то время было принято, из разнохарактерных номеров. Сначала играл известный тогда скрипач А. Д. Печников, ему аккомпанировал ученик Ауэра А. Клас. Затем выступил с рассказами артист Н. С. Грибанов. Публика принимала артистов хорошо, вызывала на бис. Следивший за ходом концерта Виноградов сказал: «Твой выход, Катюша».

Я вышла на эстраду, прошла положенное число шагов, остановилась и поклонилась публике. Меня приветствовали аплодисментами. Раздавались звуки вступления к романсу Пригожева «Вчера ожидал я друга». Выждав такт, я запела. В первую минуту голос еще дрожал, но потом окреп, и я почувствовала, что получается хорошо. Кончила – взрыв аплодисментов. Я сразу стала спокойнее. Следующие романсы я уже исполняла смело, иногда решаясь даже взглянуть на публику. Первое отделение окончилось. Успех был большой. Очень много аплодировали, поднесли несколько букетов – всё было как у взрослой певицы, но ведь я-то взрослой не была, и, помня об этом, слушатели вместе с цветами принесли мне игрушки: большого слона, кошку, конфеты в деревянной коробке, сделанной в форме книги, и… пучок сахарных розог с шоколадными конфетами внутри и с запиской: «Чтобы не зазнавалась». Каждый такой подарок вызывал у публики взрыв смеха и новые аплодисменты.

Второе отделение прошло с еще большим успехом.

Чего греха таить – я была довольна. Довольна и собой, и приемом, оказанным мне публикой.

Утром меня ожидало еще одно волнующее событие – рецензии на мой концерт. Однако все рецензенты отнеслись к начинающей артистке сочувственно и доброжелательно. Отмечали высокое качество репертуара, хвалили голос, сулили хорошее будущее. Вечером тридцатого октября Петр Иванович принес нам домой деньги за концерт. По договору, подписанному Виноградовым и мамой (я как несовершеннолетняя не имела права сама заключать контракт), 40 процентов чистой прибыли от концертов шли антрепренеру, а 60 процентов получала я и из этой суммы оплачивала аккомпаниаторов. Моя доля от первого концерта составила 448 рублей. По тому времени для нашей небогатой семьи это были очень большие деньги.