Цыганские сказания (СИ)

— Ну, мне просто трудно проделывать одновременно оба фокуса: не нервничать... слишком сильно... и не ревновать. Я пока только учусь. Меня мама уже предупредила, что с твоей внешностью ревновать мне доведётся часто, а нервничать с твоим характером — вдвое чаще. Ну, Лилян, не дуйся, я хороший. Посмотри: я красивый, молодой и ласковый, на меня нельзя дуться!

— Что ты делаешь, у нас же час назад было! Эй!

— Ну, пусть ещё разок будет...

Глава XIV. «Не всякое яблочко по зубам». Цыганская народная пословица

Bjav baro ame kerasa,
te javen sare roma.

Чисто теоретически, прогулка по торговому центру предполагалась как триумфально-развлекательная. Конечно, со скидкой на тот факт, что я не очень люблю шоппинг. Однако сам процесс шатания по светлым, просторным «улицам», «площадям» и «перекрёсткам» серьёзно поднял бы мне настроение, если бы не очередная размолвка с Кристо. Сначала он ушёл спать на диван в гостиную, обнаружив, что я ношу медальон с портретом и локоном императора. Точнее даже, не сразу после этого, а когда я наотрез отказалась снимать его даже в постели. Ну, правда, кто знает, в какой момент Ордену Сорокопута придёт в голову выдернуть меня из дома! Днём я хотя бы ношу булавки на бюстгальтере, и, значит, с большой вероятностью смогу собраться. А ночью ведь так и выскочу — неглиже, и понесусь в весёленькой пижамке. Объяснить я это никак не могла, а просто довериться он наотрез отказался, ещё и заявив, что ситуация становится до отвратительного похожей на игру на его чувствах. А у него есть гордость.

С утра же курьер вообще принёс письменно изложенное пожелание императора видеть меня за ужином. Лично меня, без сопровождения в виде мужа ли, подруги или дуэньи — напрямую не говорилось, но намёк был более чем прозрачен. Я бы, наверное, и сама нашла повод уклониться, но Кристо решил показать свою мужскую власть. Встал и заявил, руки в боки:

— Ты туда не пойдёшь.

Вот тут меня какая-то муха и укусила. Слово за слово, ну и... господин личной императорской гвардии капитан умчался на работу в крайне раздражённом состоянии духа, а я, в ещё более раздражённом, села в лимузин и укатила к «Кирай Холло». Заражаться везением от золотой молодёжи. Прихватив с собой Катарину — покупки носить, если совершу. Ради такого дела она выторговала право не переодеваться в форму и поехала прямо в одном из своих невозможных нарядов: джинса, дырки, лохмушки, булавки и клёпки.

Некоторой проблемой стало то, что при виде меня юные дети и ещё более юные жёны крупных чиновников и бизнесменов немедленно старались удалиться. Конечно, было бы лестно думать, что они меня боятся. Но реалистичнее — что про меня ходят какие-то страшные слухи или мне объявили бойкот из презрения. Стоило мне зайти в лавчонку, полную нелепых платьиц или ногоубийственных туфелек, на выход чуть ли не очередь образовывалась — хотя каждый улепётывающий старался исчезнуть с независимым и равнодушным видом, как бы невзначай. Сначала я просто искоса наблюдала за этим шоу, а потом в порядке хулиганства стала внезапно подскакивать к кому-нибудь и чуть дёргать за одежду — как в детстве, когда играешь в салки, и обязательно в какой-то момент Нуцика, которая с сестрой приходит из-за реки с нами гулять, а сама из Буковины приехала из-за войны, всегда в блузе с «разрезанными» рукавами-крыльями, Нуцика закричит, что за рукав хватать несчитово, надо до тела трогать, и все её будут спрашивать, а если рука сейчас напротив зада-переда, понравится ли ей до тела, а она скажет, что тогда можно до одежды, а все закричат «или так, или так, а иначе дурак!», потому что все знают, что в крайнем случае, если бегаешь и никак не осалишь, всегда можно схватить за рукав Нуцику или её маленькую сестру, Джинку. Пару раз рукава даже отрывали, и приходилось кому-нибудь бежать за ниткой и иголкой, иначе бы Нуцику вздули дома, и за неё, и за малую. Джинка ещё была хромая из-за простреленной ноги, и часто и неловко падала, расшибая руки, а порой и нос, и потом долго стояла и смотрела на красные бусины на мякоти ладоней — она была немного блаженная. Если при ней кто-то царапался или получал ссадину, или, не приведи Господь, у кого-то из носа кровь текла, её парализовывало. Стояла, смотрела, молчала и думала. Можно было её развернуть кругом, лицом прочь от крови, но она всё равно ещё некоторое время стояла и молчала.

Джинка так ярко встаёт у меня перед глазами в какой-то момент, что слёзы наворачиваются — так, просто. Наверное, от ностальгии.

— Ну, приехали! Ты чего, совсем сумасшедшая? То на людей кидаешься, то ревёшь, — Катарина наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза. — Может, ты голодная? Ты за завтраком не ела почти, так, кофе похлебала.

— Голодная, — сознаюсь я со вздохом. — Пойдём искать кафешку.