Цыганское счастье

Керосином в огонь слова мои были. Закричали они, глаза удивленные сделали. Макуха, сторож, со стула вскочил, начал брехать. Я его голоса никогда не слыхала. Сидел и сидел в своей будке. А тут, как пчела его укусила:

"Товарищи! Я двадцать лет состою в охране! У меня десять грамот за добросовестный труд! гЯ никогда не видел, чтобы в нашем коллективе хоть кто-нибудь крошку народного добра вынес!"

"Ой! Не смеши ты меня! - я крикнула.- Не видел он! Очки себе новые выпиши, дышло ходячее! Кто тебя "процентовкой" снабжает? Не ветеран производства?"

Ветеран кулаком по столу стукнул.

"Я этого не потерплю! Я воевал! Я награды имею!"

"Слыхала я про твои награды! И про войну твою слыхала! Ты под пулями не бывал. Ты у солдат хлеб воровал!" - крикнула я. А потом думаю: зачем я кричу? К окну повернулась, гляжу на небо в решетке.

Два Степана услышала голос. Встал он. Лицом обиженный - хоть сама заплачь на него глядя.

"Да, товарищи! - вздохнул.- Случай в нашем коллективе беспрецедентный… Вы знаете, я даже сегодня ночью уснуть не мог…"

"Ешь меньше на ночь, Степан!" - я выкрикнула.

Актив на меня зашикал. Два Степана головой покачал, повторил жалобно:

"Дач1, уснуть не мог. Думал. Как же так получилось, что рабочая, Бужор, попыталась опорочить наш коллектив? - И палец свой толстый вверх поднял: - Коллектив! Награжденный! Переходящим! Красным знаменем! За производственные показатели. А? Как же так получилось?"

Все, как мыши притихли. Ветеран оглянулся - на месте ли знамя. Точно - на месте. Стоит в углу. Из красного бархата. На знамя бархат нашли, А в магазинах простого ситца не купишь, платье пошить.

Два Степана платочком лицо свое вытер - глянул в зал.

"Такой наглости, товарищи, такого, я не боюсь этого слова, цинизма и наплевательского отношения к здоровому ядру нашего предприятия, я в своей жизни не видел…- Галстук на жирной шее ослабил, на меня глянул.- Я, товарищи, честно скажу. Я хорошо знаю рабочую Бужор. Я помню тот день, когда она вступила в наш коллектив. Я протянул ей руку! Прояви себя, Бужор! Ты молодая! А молодым, как в песне поется, везде у нас дорога…"

"Да заглохни ты!-не утерпела я.-Слушать тошно, Дорога… Что ты мне предлагал, когда я в ночную работала? Что? Душа твоя вывернутая. Скажи!"

Не покраснел даже. Крови для совести у человека с рождения не было, чтобы краснеть.

"Ну, вот видите? - руками развел.- Видите, дорогие товарищи? О чем можно тут говорить?"

"Не о чем говорить!" - подбрехнул Ветеран.

"Не о чем1" - Паша Гречиха тявкнула.

"Тихо, товарищи!- Два Степана поднял руку.- Возмущение ваше, товарищи, мне очень понятно.- И снова на меня глянул.- А ведь мы, Бужор, хотели тебя на поруки взять. А после таких твоих слов, после такой клеветы, я думаю, и, надеюсь, актив меня тоже поддержит, в нашем здоровом коллективе тебе не место!"

А где тебе место? - хотела я спросить у него.- Где? Кабан старый в галстуке…

Не спросила. Что у глухих спрашивать?

Вышла я из пекарни. Иду по улице. Ни о чем не думаю. Все я и так раньше знала.

Мачеха учила меня: гажё - стая ворон. Одному можно гадать. Двое к тебе подойдут - не связывайся. Заклюют.

Связалась. Что теперь делать? Ученая буду. Ничего. Не пропаду. Не могу я пропасть. Будьте вы прокляты. А меня Бог простит. Бог меня видит - не обидит. Не пропаду. Мне Богдана жалко. Как он там, Богдан мой? Что он сейчас один делает? Я перед ним виновата. Я ему хлеба не. принесла. Масла не принесла. Он мужчина. Его кормить надо, Что я скажу? Что я ему скажу?

Пришла. Он лежит на кровати. Я на картину глянула. Вся в клетку картина. Красные клетки, синие, желтые. Он меня увидал, поднял голову, усмехнулся:

"Ну, как? Настоящий кубизм!"

Я ничего не поняла. Я не знаю, что такое "кубизм". Я много слов его языка до сих пор не знаю.

Долго он на клетки глядел. Чужой совсем стал. Мне стало жалко его. Мне хотелось, чтобы все было, как раньше. Я хотела лежать с ним. Я хотела, чтоб он мне рассказывал о своей жизни. Я голос его слушать любила.

Но он молчаливый стал.

Я к нему подошла, Я его обняла, Он оттолкнул мою руку. Я его в шею поцеловала, он отвернулся. Слабый он стал от вина. Он меня раньше долго любить мог. А вино и картины всю его силу мужскую выпили. Но мне это не надо было. Ничего мне не надо этого. Богом тебе клянусь - не надо. Только бы сердце его ко мне не усохло.

"Богдан! - я говорю.- Ты не смотри на клетки. Посмотри на меня…"

Он на картину кивнул.

"Что, не нравится?"

"Нравится. Все что ты делаешь - нравится! - И сама на картину глянула: - Красиво. Очень, Только…"

Он подхватился с кровати,

"Что? Что только?"

"Не знаю… Ты сказал, что историю нарисуешь. История - это земля, трава и люди… А клетки… Клетки - это арифметика…"

Я пожалела, что так сказала. Он засмеялся, Нехорошо засмеялся, потом схватил меня за руку, крепко схватил.

"Ты? Ты меня будешь учить? Ты? Меня?"

"Бог с тобой! Сердце мое! Кровь моя! Не хочу я тебя учить! Я хочу, чтоб тебе было радостно жить. А ты не рад. Твое сердце в тоске и печали. Ты не любишь меня? Ты меня больше не любишь? Обними меня… Обними меня крепко…"