Цыганское счастье

Нашла я пятнадцатый блок. Синей краской было написано на стене, что пятнадцатый. Большой блок, каменный, решетки на окнах и двери с окошком. Я постучалась - окошко открылось. Грубый голос спросил: "Хто там еще?" Я бумажку дала. Загремели запоры железные, много запоров. Бог мой! Что они прячут? Там люди больные лежат. Кто к ним полезет? Кому нужен больной человек?

Дверь открылась, вошла я.

Кашей горячей пахло, сладко пахло. Я вспомнила, что не ела. Ничего, потерплю, Я умею терпеть, Огляделась. Фоменко увидела. Он тоже в белом халате был. Голова лысая, а усы, как у цыгана, только рыжие. Глянул на меня сверху вниз:

"Ну и шо? На судьбу погадать пришла?" - спросил.

"На разлуку, Тимофей Ларионыч",- ответили сзади.

Я оглянулась. Тетку увидела, ту, что к проходной шла. Она за столом стояла, масло делила ложкой. В горячую воду ее опустит и шарик масляный кладет в тарелку. И тут по "процентовке" живут, подумала. И тут домой тянут сумками. Тянут, и как еще тянут. У тетки и у Фоменко лица блестели от масла.

"На разлуку лучше, Тимофей Ларионыч,- повторила делилыцица,- Пускай на разлуку тебе погадает…"

"Я с тобой и так не расстанусь,- пообещал тетке Фоменко и на бумажку глянул: - Пра-пус-ти, Фамэнко. А имя-отчество где? Командиры, ити вашу в двадцать. Вас много - Фамэнко - одын…"

"А хто там у белом доме седня?" - спросила делилыцица.

"Читатель,- ответил Фоменко и спрятал бумажку в карман, оглядел меня с ног до головы.- На, прикинь!" - дал мне халат: две таких как я, в этом халате поместятся. Я рукава подвернула. Делилыцица за спиной засмеялась.

"Тимофей Ларионыч! Невеста, глянь!"

"Счас женим",-сказал Фоменко и по коридору меня повел. Он впереди, я сзади шла, в затылок ему глядела. Толстый затылок был у него: три складки на масле больничном наел. Стучал сапогами как конь. Зачем ему сапоги, я подумала. Он не военный, он врач. Врачи в сапогах не ходят. Нет, нет, он не врач. Он выше врача. Он бирэво здесь, большой бирэво. Хоть бы спросил что-нибудь. Слово одно. Нет, молча шел, руки в карманах халата держал, на меня не смотрел, вроде нет меня, цокал подкованными сапогами. К двери подошел, вытащил из кармана ручку, открыл дверь, и следом за мной закрыл, а ручку в карман.

Мне жутко стало. Он и меня закроет, подумала, и не выпустит. Чует душа - не выпустит. Вот, еще одна дверь. Тоже ручкой открыл, на меня глянул, вспомнил, что я следом иду.

"А хто он тоби, Богдан?" - спросил.

"Муж мой",- ответила я.

"Муж? - переспросил Фоменко.- Эге-е-е, жинка! Не скоро ты с им у кровать ляжешь…"

"Ничего, Подожду…"

"Жди, жди. Я рази что говорю? Жди, нэ журы-ысь!" - И дверь открыл.

Гноем, гнилью цвелой в комнате пахло. Сильно пахло. Я не знала, что люди живые могут так пахнуть. Я все запахи знаю, я в жизни все повидала, я на помойках кости искала, копыта, старые вещи, и там гниль была, но не так сильно пахло - там ветер был, а здесь окна были закрыты, с решетками окна, белилами крашены. Я голову подняла. И снова картину увидела. Снова халтуру увидела. Луг нарисованный был на картине, солнце в небе светило. Молдаване, русские и хохлы на лугу плясали. Смеялись. Бог мой! Зачем они и здесь халтуру повесили? Нет здесь травы, нет здесь солнца и ветра нет. Здесь воздух тяжелый. Здесь горе живет. Горе в лицо глядит. С боков, сзади глядит.

Люди больные, ум потерявшие, на кроватях сидели, лежали, ходили взад и вперед. Молодые, старые, всякие, молдаване и русские, хохлы и болгары. И все на меня глядели. Глазами царапали, раздевали.

"Рота, подъем! - крикнул Фоменко.- Шо? Шо приуныли, орлы? Седня пятница - банный день! - И мне подмигнул: - Нэ журысь, жинка! У нас тут - во!" - Палец свой вверх поднял, подмигнул. Я на людей посмотрела. Я лицо любимого увидеть хотела.

"А Богдан где? Где Богдан мой?"

"Богдан? - усмехнулся Фоменко.- Богдан в отдельной палате! - И зашагал в конец комнаты, дверь открыл, крикнул: - Эй, пэрэ- ляканый \ принимай жену…"

Сердце мое забилось, сильно забилось. Я вошла в комнату. Решетку белую на окне увидела. Банка от помидор на окне стояла. Так и запомнила я эту банку от помидор. И две веточки в банке засохшие. Рядом с окном кровать. Богдан сидел на кровати, глядел в окно. Я не узнала его. Богдана своего не узнала. Он бородатый был. Черная борода и усы черные. Я подошла к нему. Я на кровать села.

"Богдан!-позвала тихонько.- Богдан1-И за руку его взяла. Руку поцеловала: - Богдан! Это я - Сабина… Я… Богдан…"

Он поглядел на меня, как на белую стену глядят.

"Богдан! Я пришла к тебе, Богдан! Родной мой! Счастье мое! Это я, Сабина. Ну? Посмотри на меня. Не будь чужим! Богдан, родной мой, не будь чужим…"

Он не ответил, и я заплакала. Я не могла поверить, что он меня не узнает. Не верю, не верю! Он должен меня узнать. Должен. Сейчас, вот сейчас он узнает. Сейчас улыбнется, волосы мои ладошкой погладит. "Сабина,- скажет,- Сабина, любимая…"