Цыганское счастье

"С тобой не соскучишься…" - отвечал доктор и прятался в белом домике ногти пилочкой чистить и "Нравственные письма" дочитывать. В пятнадцатый блок только вечером заходил. Шел между койками, нос морщил. Лекарство больным давал, чтоб спали ночью. Фоменко над ним смеялся.

"От чита-а-атель! Лекарство им! Лекарство - химия!" - а "химию" у людей отнимал. Пьяным делался, а не шатался. Спать не давал. Кто не по уставу халат снял, свет включал. "Рота, подъем!" - кричал.

Богдана он не трогал. Богдана я откупила. Я сорок хрущевых платила Фоменко за Богдана. Фоменко сказал:

"Будешь мэни гроши давать - он у меня як Христос за пазухой будэ жыты…"

Я давала. Он Богдана не тревожил. Только посмеивался:

"Шо, голубкы? Вдвоем вам туточки хорошо? Га? Шо, Сабина, мов- чить чоловик твий? Я ж сказал - торможение…" - И уходил из палаты.

Мы оставались одни. Но не было нам хорошо. Богдан ни ночью, ни днем не спал. Все в окно смотрел. Боялся, что Митря за ним придет. Я ему говорила, что никто не придет. Он не слушал меня, он жил, как во сне, он свое повторял: "Митря придет. Сейчас Митря придет…" А раз я черешни ему принесла, он не ел, только взглянул на них и будто проснулся.

"Мои картины не должны храниться в сырой комнате…" - тихо сказал. Не мне об этом сказал, просто сказал. А я знаю, что мне. Я перед ним виновата. Потому что картин его уже нет. Я два раза была у Эльвиры, я на коленях у ней просила, Хрущевы давала. "Отдай мне картины Богдана!" - я просила. А она мне ответила: "Ты поздно приехала. Богдан мне тридцать рублей должен остался. Я его всю мазню продала! Я за нее и десятки не выручила…"

Десять хрущевых? За всю историю нашей жизни, за все мучения Богдана, за его душу больную? За страх ночной, за то, что я с ним мучилась? Десять хрущевых…

Хотела убить Эльвиру. Хотела узнать, кому она продала. А она и сама не запомнила.

Я, я виновата. Как я в глаза Богдану гляну? Он спросит меня про картины. Должен спросить.

Нет, не спрашивал. Как будто и не рисовал никогда. Сидел и смотрел в окно. А я на него смотрела. Ждала, Бога молила, чтоб ум его прояснился. Хоть на одно мигание века…

Есть Бог мой на свете. Дождалась.

Солнце в тот день светило в окно. Всех из палаты Фоменко на "тэрапию" вывел.

Мы с Богданом только остались. Он на подоконник глядел. Окно открытое было. И левая створка от ветра качалась - солнечный лучик плясал на стене. Богдан рукой этот лучик потрогал, улыбнулся, на меня посмотрел, узнал меня, тихо сказал:

"Сабина! Если б ты знала, как я устал…"

"Богдан! Родной мой! Богдан…" - Я заплакала. Я обняла его, поцеловала. Я смеялась и плакала.

Он посмотрел мне в глаза.

"Ты почему плачешь, Сабина?"

"Богдан! Любимый мой! Я не плачу! Я рада, что ты узнал меня… Богдан! Родной мой, любимый, счастье мое…"

"Сабина, Сабина,- он тихо ответил.- Моя хорошая, моя верная Сабина…" -И ладонью своей мою голову повернул, вправо и влево. Он раньше всегда так делал, он говорил: "Я хочу твою душу схватить…" Он рисовать меня будет, подумала я. Он стал здоровым!

Я тумбочку быстро открыла. Карандаши вытащила. Я три коробки ему купила: "Спартак", "Живопись" и "Искусство". Я уголек у ко- тельни нашла и тоже в тумбочку положила. Он любил угольком рисовать. Была в тумбочке и бумага. Он бумагу шершавую очень любил. Пачку бумаги ему дала.

"На, Богдан! На, рисуй, мой любимый! Рисуй, Богдан…"

Он увидел карандаши. Он увидел бумагу и закрыл лицо ладонями.

"Не надо! - прошептал чуть слышно.- Не надо! Митря смотрит. Митря не спит…"

И снова душа его потонула в потемках. И снова я виновата. Проклинала себя. Зачем? Зачем я ему карандаши показала? Зачем показала бумагу? Не надо было показывать.

Уехала я из Кислиц. Я душой своей мучилась. Я виноватой себя считаю. Через два дня и две ночи снова приехала.

Не могу без него. Хоть часик с ним посидеть хочется. Хоть одним глазком на него поглядеть. Я боюсь его одного оставлять. Боюсь, что Фоменко будет его "уставу" учить. Он там главный - Фоменко. Он - большой бирэво! Его все боятся. Доктора не боятся, а Фоменко боятся. Я доктору говорила. Я пришла к нему в белый домик.

"Ты для чего здесь сидишь? Скажи! Для чего? Фоменко людей мучает! Отбирает лекарство! Спать не дает. Прогони его!" - я сказала.

Доктор взглянул на меня, улыбнулся, как дитю малому улыбаются.

"Ну, хорошо, прогоню! - мне ответил.- Другой придет. Понимаешь?- Встал из кресла. Руки под мышки, ко мне подошел: -Ты, Сабина, хорошая девушка… Ты добрая девушка… Но ты пойми… Дело ведь не в Фоменко, дело в системе…"

"Что ты мне говоришь? Какая система? Ты сам для чего? У тебя сердце есть? У тебя руки из теста? Что ты ногти пилочкой чистишь? Что читаешь сидишь? А людей не лечишь! Богдана моего не лечишь!"

Хоть бы что доктору. Сел в свое кресло и улыбается. Доброго из себя строит. Поняла я его доброту. Видела я таких добрых. Они со всеми - "тю-тю-тю". Они "вы" всем говорят. Голоса не повысят, а сами, как солнце зимой, светить - светят, а только не греют.

Обидно мне стало, хоть плачь.

"Попей-ка лучше воды",- доктор сказал.