Цыганское счастье

"Я издалека приехала, тетечка! Я из Тамбова приехала…"

"Из Тамбова она приехала! - головой покачала тетка.- И где вас только черти не носят… А кто он, твой Богдан? - спросила.- В каком блоке?"

"Не знаю. Не знаю, тетечка!"

"Не знает она! -обиделась тетка. - С чем он лежит, Богдан твой? По пьянке или припудренный?"

Я растерялась.

"Нет, нет! Он не припудренный… Я не знаю… Не знаю я…"

"Вон! Белый домик видишь? Иди туда… Дежурный врач скажет".- Тетка рукой махнула, а сама к воротам пошла.

Рядом был белый домик. Маленький, чистенький, как игрушка на елке. Пошла я к нему. Мне страшно было идти. Люди из окон с решетками на меня глядели: старые, молодые, с глазами дикими. Бог мой! Мне страшно. Я не могла глаза эти видеть. Кожу с меня эти глаза сдирали. Больно, больно мне стало…

Я дверь открыла в домике - картину увидела. На стене картина висела. Большая картина. Не Богдан ее рисовал. Нет, нет, не стал бы он ее рисовать. Знаю, знаю. Он сказал бы, что это - халтура. Богдан, мой Богдан. Я сама поняла. Я теперь сама поняла, что это халтура. Это неправда. Это не жизнь. Люди на этой картине смеялись и танцевали, все танцевали, со всего нашего края - хохлы и болгары, молдаване и русские. Никогда я не видела, чтоб все они так танцевали, и все за руки друг друга держали, и цыган на скрипке играл. Никогда я не видела, чтоб все веселились, как на этой картине. Бог мой! Почему они танцуют? Почему веселятся? Здесь горе; здесь люди ум потеряли, здесь у людей глаза страшные. Они не смеются и не танцуют. Это неправда. Халтура это. Я знаю, я теперь знаю, зачем эту картину повесили здесь. Бирэво из горсовета повесить заставили, Хрущевы художнику заплатили, чтоб горе закрасил - весельем, чтоб страх и болезнь людей наших радостной краской закрасил. Халтура, неправда! Я поняла, Богдан, сама поняла. Один раз моргнуть не успела, а поняла. Отвернулась от этой картины, не стала смотреть. Еще одну дверь открыла. Доктора увидала. Он в белом халате сидел за столом. Два дела делал: пилочкой ногти чистил и книгу читал. Лекарствами в комнате пахло. Тихо было, Доктор голову поднял, лицо у него было круглое, белое и руки - белые. Глаза наши встретились, и я почуяла, что он человек очень добрый. Только усталый душой, но добрый. Такому не погадаешь, такой сам тебе на сто лет вперед нагадает.

"Вы ко мне?" - он спросил.

Я оглянулась - никого сзади не было.

"Як Богдану,- я сказала.- Муж мой у вас…"

"Муж? - переспросил доктор.- Он в каком блоке?"

"Я не знаю. Ей-богу, не знаю…"

"Садитесь, прошу…"

Доктор пилочку между страницами положил и книгу закрыл. "Нравственные письма" - было на книге написано. Тетрадку открыл.

"Как фамилия вашего мужа?"

"Пикассо! Пикассо, фамилия…"

"Та-а-ак…- сказал доктор.- А ваша фамилия?"

"Бужор… Сабина Бужор…"

"Какой сегодня день? Число?" - спросил доктор.

"Не знаю. Не знаю, какой… Мне к Богдану надо…"

"Успокойтесь…- Он встал, налил мне воды из графина.- Выпейте. Вы очень возбуждены…"

"Спасибо, доктор… Я ехала, Я Богдана видеть хотела. Его Пикассо фамилия… Он художник…"

"Да, да, понимаю. Ну, а отчество вы его знаете?"

"Богдан. Сын Богдана…"

Доктор начал водить по тетради пальцем.

"Богдан сын Богдана,- зашептал.- Богдан Богданович… Сколько лет ему?"

Не знала я, что ответить. Я никогда не спрашивала, сколько ему лет.

"Ему двадцать пять лет… Нет… Ему тридцать лет…"

Доктор на меня поглядел. Я почуяла: ему жалко меня, и он хотел мне помочь. Но я дура, Дура набитая. К мужу приехала, а не знаю, сколько ему лет, фамилии его настоящей не знаю. Сейчас меня доктор выгонит.

Нет - не выгнал.

"Выпейте еще воды,- сказал он.- Успокойтесь, пожалуйста…- И снова на меня глянул. В душу самую глянул, самую дальнюю, чистую мою душу и улыбнулся: - Вы,- спросил,- наверное, не были дома, в тот день, когда его привезли?"

"Да, да, не была. Я в Измаил поехала. Он мне сказал - краски купить, белила…"

"Белила?"

"Да, да, доктор, белила. Он хотел ночь белой краской замазать…"

"Очень интересно,- сказал самому себе доктор.- Значит, у него уже тогда началось. Так, так.,.- перелистал две страницы в тетради, поднял глаза на меня: - Мунтян фамилия вашего мужа. Мунтян Богдан Богданович. Тридцать пять лет, художник-оформитель Ахиллей- ского быткомбината. Лежит в пятнадцатом блоке. Сходится?"

"Сходится, доктор, сходится. Пустите меня к нему. Очень прошу. Богом прошу…"

"Ну-ну, так уж и Богом,- доктор сказал.- Можно и без Бога.- И в окно глянул:-У нас в пятнадцатом свой Бог - Ланиста".

"Кто?"

"Нет, нет. Я так,- доктор ответил: - Идите в пятнадцатый… Постойте, вот вам записка. Ланиста - человек строгих правил…" - И написал мне бумажку.

Я вышла и прочитала:

"ФОМЕНКО! ПРОПУСТИ К БОГДАНУ МУНТЯНУ". И закорючка внизу - фамилия доктора. Но я не разобрала. Мне непривычно было к фамилии Богдана привыкать. Мунтян, Мунтян, я шептала. Непривычно. Пикассо лучше. Кто такой Пикассо? Почему его так называли? Все называли. Все, все, А я не знала, что он Мунтян. Богдан Богданович Мунтян. Ничего, пусть будет Мунтян. Все равно Богдан. Мой Богдан…