Туалетный утёнок по имени Стелла

Из диатезного губошлёпика с замурзанной рожицей, из карапузика с толстыми ножками иксом, Утёночек превращалась в прехорошенькую девочку с большими ореховыми глазами.

И такой умненький, выразительный, кроткий, говорящий и заглядывающий в самую душу взгляд у неё был – какой бывает только у оленят или щенков. И ещё у немых пятилетних девочек.

Я в эти дни завязывала с холостяцкой вольницей и уезжала к мужу, аж на Дальний Восток. Тётя Катя пошла на повышение и занимала должность администратора вокзальной гостиницы. Я отозвала её в сторону.

– Тёть Кать, как хотите. Девочке надо делать документы. О ней знают люди, которых язык не повернётся назвать людьми. Под которыми земля по неизвестным причинам до сих пор не сгорела и не провалилась. Вы понимаете, о ком я. Человек, наша Стеллочка, есть – но её нет, понимаете? Понимаете, как это страшно, опасно?

– Думаешь, дура? У самой сердце изболелось. Да что же делать?! – крикнула в ответ тётя Катя. – Там такие деньги крутятся, что я со своими койкоместами – ноль, пустое место! Ведь нельзя её засвечивать, нельзя. Это ж сколько масляных лап к ней сразу потянется! Это в лучшем случае её за границу в бордель переправят. А так, страшно ж подумать, сколько извращенцев вокруг. Люди в Бога перестали верить. – Она истово перекрестилась, чтобы показать: она-то, тётя Катя, в Бога верит. И сказала умоляюще:

– Пусть хоть подрастёт маленько, оперится наш Утёнок, наберётся силёнок. Потихоньку с Дорой поживёт, поумнеет…

– Та-ак. Стало быть, в наши края вернулась? Снова в разведёнках? Ох, пропащая душа, вертихвостка. Уж седая, а ума нет. Жалкая ты.

– Да, тётя Катя, – перевела я неприятный разговор. Повела рукой вокруг:– Это уж у вас не вокзал, а прямо операционная какая-то. Даже боязно.

– А у нас наверху самый настоящий операционный зал, – похвасталась тётя Катя. – В смысле, сами пассажиры операции проделывают, сами себя обилечивают. Сами закажут, сами оплатят, сами распечатают. Самообслуживание, по последнему слову техники. Компьютеры, вай-фай, принтеры, банкоматы, размен валюты.

В кассы только уж если совсем безграмотные, бабки деревенские. Вальку-то, кассиршу, вредину, помнишь? К ней, бывало, без шоколадки не сунешься даже по знакомству. На днях плакалась: сокращают.

– Тёть Кать, вы лучше про Стеллу. Ведь я её с той поры и не видела. Как, что, не томите: всё ли у девочки хорошо?!

– У-у, про Стеллу, – тётя Катя значительно поджала губы. – Это тебе не по зубам, газетчица. Это роман можно писать, да никто не поверит. Ладно. Времени у меня до конца смены вагон и маленькая тележка… Возьми в буфете красненького, не жмись. Стелла, значит…

И – потёк разговор под вино с говорящим названием «Молоко любимой женщины». Не зря красноречивая тётя Катя книги читала – как по писаному рассказывает.

…Дора хвалила свою ученицу. Говорила, был бы у Стеллы язычок – прямиком в МГУ. Только ведь у нас без бумажки ты – какашка.

Аптекарша всё сулила, мол, выправит документ. А сама, выдра, время тянула: тоже свою корысть имела, тоже свои планы на бедного Утёнка.

У неё был племянник непутёвый, наркоша – вот аптекарша и хотела Стелку нашу с ним свести, повесить его ей на шею. А что девка без документа – сговорчивей будет.

Ну и дотянули, 14 годков стукнуло. Она всё к нам бегала на вокзал. Ласковая, как собачонок, прижмётся, глазками своими говорящими смотрит. Мы её посудомойкой пристроили, в самый дальний закуток, чтоб не на виду.

Не поверишь: волосы в старушечий платок замотаем (ох и волосищи у неё: Ниагарский водопад! Шёлк! Золото! Рукой зачерпнёшь – килограмм, ей Богу. Рука онемеет, устанет держать на весу). Саму как старушонку оденем, лицо замотаем. Только что сажей не мазали, как Золушку.

У меня бабушка рассказывала: в войну под фрицем-де так же делали. Молодых да красивых маскировали-старили-уродовали. Лишь бы в Германию в плен не угнали.

А здесь, значит, от лихих людей. Да только иуды всегда найдутся. Сразу три больших человека на неё глаз положили. Даром что двое женатые и детные. Говорю же, козлы и сволочи эти мужики.

Огнём дьявольским у них горит срамное место между ног. Сразу бы при рождении отсекать поганый отросток – сколько горя от него бабам. Чего? Род людской прекратится? А не больно много земля потеряет, если и прекратится.

Кто трое-то, спрашиваешь? Начальник линейной полиции – не Снежко, нет. Ты его не знаешь, он уж после тебя пришёл.

Второй – смотрящий по области, пахан Паша. А потом уже, когда Стеллу похитили – и про третьего номера узнали. Телохранитель Пашин! Зелёный дурачок, двадцать шесть лет, из горячей точки. От Стелкиных ореховых глаз голову потерял.

Никому и в голову не пришло на него подумать. Никому не пришло, а Паше пришло. Не зря у него глаз тяжёлый, намётанный.

Кто этого паренька видел после Пашиной беседы – говорят, зрелище не для слабонервных. Говорят, если из духовки недопечённую сгоревшую отбивную вынуть – аппетитней выглядит.

– Засмолим? – предлагают Паше его шакалы. (На их языке – застрелим). – Продырявим как дуршлаг?