Туарег 2

Но внутренний голос подсказывал другое. Ему не нужно было долго копаться в памяти, чтобы понять: на самом-то деле он приговорен не за масло, вылитое в колодец бедуина, а за множество других преступлений, несравненно более жестоких, о который ему не хотелось вспоминать в этот момент.

Он всегда полагал, что сможет балансировать на лезвии острого ножа, и вот теперь напоролся на этот нож.

О чем он по-настоящему сожалел, так это о том, что его обвинили в смерти Маурицио Белли. Если бы он когда-нибудь попал на скамью подсудимых, дотошные судьи могли бы признать его виновным в событиях, произошедших несколько лет назад в Боснии, однако он был полностью убежден, что даже самый принципиальный из судей не доказал бы его причастность к гибели юноши.

Он не желал смерти Маурицио Белли, и у него даже в мыслях не было, что глупая вспышка гнева – в некотором роде оправданная обстоятельствами – потянет за собой столь плачевные последствия.

Прошло немало времени, прежде чем Марк Милошевич решился снять брюки и вытереть зад трусами, которые он потом забросил как можно дальше.

Так как он должен умереть, то хоть умрет не в собственном говне.

Ему было стыдно, что он не смог проконтролировать свой сфинктер перед «макаронниками».

Он подарил им тему для скабрезного анекдота, который они будут рассказывать своим внукам. Расскажут, как много лет назад один босниец на их глазах обгадился от страха.

Это, конечно, недостойно такого, как он, кто столько раз встречался лицом к лицу со смертью.

Чужая смерть – это да.

Наконец он встал и зашагал в противоположную сторону от той, куда забросил трусы. Ему хотелось как можно дальше удалиться от прямого доказательства своей трусости.

А на самом-то деле, какая разница, куда идти?

Единственное, чего он искал, было место, где бы он мог упасть замертво, а в этой необозримой пустыне любое место казалось хорошим для этого.

Милошевич шагал как заведенный, ни о чем не думая, гоня от себя воспоминания, но больше всего – чувство жалости к самому себе.

На кой ему жалость, а точнее – сожаления, если нет свидетелей?

Пот лил с него рекой, и он очень хорошо понимал, что это было самым худшим из всего, что могло произойти в подобных обстоятельствах, однако это его не волновало.

Чем быстрее его настигнет смерть, тем лучше.

Чем быстрее он потеряет сознание, тем короче будут мучения.

Сердце бешено колотилось, кровь пушечным грохотом стучала в висках, ему не хватало воздуха, и он хорошо понимал, что все это было признаками очень близкого конца.

Он сделал сверхусилие, чтобы не напиться.

Незачем оттягивать свою агонию.

Но сопротивляться попытке сделать глоток было очень трудно.

Очень, очень трудно…

Что-то едва заметно блеснуло впереди.

Милошевич остановился, вытер стекающий на глаза пот, напряг зрение… и пришел к горькому выводу, что это был мираж.

Все вокруг было неизменным до самого горизонта.

Короткий дрожащий отблеск – плод его воображения.

Он продолжил идти вперед – метр за метром, преодолевая страстное желание напиться.

Блеск снова повторился и продолжался десятую долю секунды, возникнув на расстоянии чуть более одного километра.

Он попытался успокоиться, прищурился, однако ничего не заметил.

Ничего среди ничего.

– Это конец… – пробормотал он. – Я схожу с ума!

И тут снова что-то блеснуло среди камней.

Милошевич ускорил шаг и направился в ту сторону, питая слабую надежду, но…

Упав на колени, он издал хриплый вздох.

Банка… Ветер поигрывал алюминиевой банкой из-под колы, и каждый раз ее серебристая поверхность, повернутая в сторону солнца, уже клонившегося к закату, бликовала.

Простая банка из-под колы! Подарившая ему слабую надежду на спасение…

Он долго смотрел на нее, даже не пытаясь прикоснуться. Ее появление казалось глупой и жестокой шуткой судьбы.

Сколько раз он держал в руках такие вот банки, даже не задумываясь, что одна из них станет последним приветом из цивилизованного мира.

Банка из-под колы, самый известный символ потребительства и прогресса, гонимая ветром в самом безлюдном уголке планеты.

Разве такое может быть?

Мало-помалу этот вопрос стал главным: «Разве такое может быть?»

Как могла попасть сюда эта банка?

И почему она до сих пор не покрылась ржавчиной, хотя, впрочем, алюминий не ржавеет…

Кто ее здесь бросил?

Неожиданно на ум пришла сомнительная мысль.

Он попытался прогнать ее, однако она вновь и вновь сверлила мозг.

Глупо, однако… Он сам мог бросить ее!

Он сам – Марк Милошевич – бросил ее в тот день, когда они сделали остановку у колодца, чтобы налить воды в радиатор своего автомобиля.

Он огляделся и увидел следы шин.

Так это же та самая каменистая пустыня, по которой они гнались за Марселем Чарриером… Значит, он находится между колодцем туарега, в который он вылил масло, и колодцем Сиди-Кауфы, до которого они добрались к вечеру.

Путь, что они преодолели.

Знакомое место!

Следы шин безошибочно укажут ему на точное направление к колодцу.

Туда, на северо-восток, в точку, возможно, близкую, а возможно, и нет.

Он посмотрел вперед и с силой стиснул зубы.