Тучи идут на ветер

След от полозьев круто свернул влево, на середину реки. Кочубей вдруг захрапел, попятился. Занятый своими думами, Борис сдавил его шенкелями. Под ногами, осиливая вой ветра, раздался дробный треск, как будто пальнули вразнобой из охотничьих ружей. Пахнуло парким в лицо. В глазах встала зияющая пропасть… «Коня!» — выкрикнул про себя, под водой уже, выдергивая сапог из стремени. Показалось, попал он в забитую на ночь своим братом конником душную хату, где к свету нечем дышать. Выныривая, больно стукнулся головой об лед; отплевываясь, цеплялся за крыги. Щагах в пяти бился Кочубей. Вытянув в струну шею, с человечьим стоном, хватал раздутыми ноздрями ледяной ветер. Наваливаясь, грудью обламывал окраек льда…

У парующей полыньи сбилась уже куча. Кто тянул ложу винтовки, кто шашку в ножнах…

— Коня!.. — удалось наконец Борису выкрикнуть это слово.

Разгребая крошево льда, поплыл к Кочубею.

— Куда?! Ушибет!.. — кричал кто-то, обегая пролом. Ветер далеко унес по льду полные волчьей тоски слова:

— Думе-е-енко-о то-о-оне-ет!

— О-о-о-о! — отозвалось из ночи.

— Веревку!.. Доски…

Вместо крика из перехваченного горла у Бориса вылетел клекот. Изо всей мочи двигал одеревеневшими ногами. В стынущем мозгу огнем горело: «Спасти… Утонет конь…»

Догребся до Кочубея с трудом. Вода кругом него ходила бурунами — отчаянно работал всеми четырьмя. Обломки глубоко вгонял копытами под себя. Они вырывались с силой, скрежетали, как жесть. Одна долбанула Бориса в колено. Оттолкнул локтем, выпростал руку из воды. Ужаснулся: черная ладонь! «В перчатке…» — догадался. Придерживаясь за большой обломок, потянулся, похлопал по мокрой шее — успокаивал.

Кочубей обдал лицо горячим дыханием — благодарил за ласку. Еще упорнее надавил грудью, вламываясь в колкий лед.

Силы покидали Бориса. Набухшая одежда тащила ко дну. На ногах не сапоги, а пудовые гири.

— Веревку!., мать твою… — прохрипел затравленно, косясь на суетившиеся неподалеку черные фигуры.

Схватился за что-то, толкавшее его в бок: «Палка… Багор!» Повис локтями. Передохнув, набрал полные легкие воздуха:

— Кочубея… спасайте… Конец веревки!.. Доски тащите. Ефремка, лишних отгони… Все потопнете…

Кочубей упорно кромсал передом лед. Не нервничал, дуром не тратил силы, не звал голосом на помощь. Сказался характер. Видел, хозяин тоже в беде, рядом, и ему трудно. А наверху, в двух шагах, люди. Они тянутся, торопятся подсобить…

Шлепнулась в воду волосяная петля аркана. Схватил Борис ее. Накинул на крюк багра.

— Заноси…

Обплыл коня, пропуская скользкий волосяной аркан под хвост. Силы оставляли. Выкинул руки на крепь, в снег, зацепился подбородком в самый край, царапая горло до крови…

Очнулся он от страшного сна. Будто его, голого, кинули в костер, в самое пламя. Открыл глаза: заплаканная жена. Ламповый свет ярко бил сбоку ей в белую шею. Тут же Мишка, Ефремка Попов. Он — на топчане, спеленат, как малый, в тулупе. Вспомнил всё… Разворачивая овчину, выпростал руки. Вопросительно глянул на Ефремку.

— Спасли Кочубея, — кивнул он. — Чалов выгонял его до пару. В сарае зараз с ним.

— Отваром напоить… Как ее, траву эту… От простуды… Ты гля, из головы выпало…

— Самому еще неведомо как обойдется, — упрекнула Настенка, подтыкая полы тулупа. — Старуха-хозяйка растирала чем-то… А в лазарете ни капли спирту…

Борис опять скосил глаза на Ефремку.

— Пошли в город… До Сергеева.

Прикрыл свинцовые веки. Тело горело, будто не во сне, а наяву побывало в костре.

4

Не ко времени скрутила болезнь. Не помогла даже бутылка спирта, присланная Сергеевым с вестовым. Будто обруч насадили на грудь. Метался в жару суток трое; ночами бредил, обливаясь потом. Настенка дважды до света меняла мокрое исподнее. Улегся жар, навалился кашель. Удавкой стягивал горло, застил белый свет. Мучила жажда, а еще больше — хотелось курить. Наведывавшийся из-за Волги дивизионный врач Петров наотрез запретил брать в рот цигарку. Не терпела жена его умоляющих глаз, уходила из горенки; Пелагея держалась стойко:

— Как маленький, братушка. Раз фершал не дозволяет, хоть помри, а кисета не дам. Вот те хрест, не дам.

— И помру. Дым же, он продерет глотку… Дышать чем будет…

Мишка, шельмец, тоже держит руку баб. Совестливо ворочая синими глазами, оглаживает карманы: пустые, мол, без курева и сам. Брешет, как кобель хозяйский, коий ночами воет под ставнями. В полушубке кисет небось либо ховает в комнатке.

Нашел Борис способ утолять нужду в куреве. Ординарца удалось бабам окрутить, а Ефремку Попова — ума у них на то недостало. Через плетень расположился Ефремка со штабной канцелярией. Круглосуточно там шла кутерьма: телефонные звонки из штарма, гонцы от комбригов, Буденного и Городовикова. Не было покоя и своим вестовым — мотались день и ночь, как запаленные.