Тучи сгущаются над Фэйр (СИ)

  В пылу суматохи никто не заметил, как оборвался стук старика Брута о спинку трона. К несчастью церемониймейстера, удар пришелся на момент второй попытки Тиберия встать, тихое падение сухого тела старика заглушил треск ломающейся мебели. Теперь невидящие глаза Брута слепо уставились в потолок, а его посиневшие губы замерли, так и не успев сосчитать все виды столовых принадлежностей, с упоминанием их назначения, - занятие, которым Брут обычно успокаивал и занимал себя)

  - Ваше сиятельство, я вынужден настоятельно просить вас держать себя в руках! Конечно же, если вы намерены и далее присутствовать на церемонии званого обеда, вы просто обязаны сейчас успокоиться, ради вашего же блага! - как бы сделал попытку вмещаться Икарий, чьи глаза зажглись в ответ на негодование Тиберия.

  Вся внешность первого советника излучала теперь праведный гнев вперемешку с обидой за государство и за короля. Вопреки внешнему впечатлению, внутренне Икарий отнюдь не гневался, но ликовал и даже с определенной долей нежности и жалости внимал сейчас речам министра, отдавая дань уважения погибающему таланту этого оратора. Икарий и все присутствующие понимали, что дни Тиберия на его посту сочтены (а возможно, и дни жизни Тиберия), и что сегодняшнюю оплошность ему простить решительно невозможно, но надобно наказать со всей возможной строгостью, в соответствии с тяжестью проступка.

  Тиберий и сам прекрасно понимал, что его ждет теперь, после всех этих слов, сказанных им, - понимал, что ему не простят. При этом рассудок Тиберия не был помутнен и отнюдь не безумие побуждало его делать то, что он делал, но отчаяние, - отчаяние, безнадега и тоска. Министр преисполнился отчаяния еще задолго до этого рокового дня. Он проникался им постепенно на протяжении несколько последних лет. Проникался все то время, пока Икарий оплетал его своими сетями, подсылал к нему людей, распускал о нем грязные сплетни, - всячески подталкивал к опрометчивости. В планах советника на судьбу Тиберия не было ничего определенного, Икарий не к чему-то конкретному подводил министра, однако, чтобы советник не делал, он делал это с вполне конкретной и определенной целью, - устранить помеху в лице Тиберия, и вот сегодня, наконец, ему представился шанс.

  - Нет уж! Позвольте мне все-таки высказаться! Хоть раз в жизни, но я хочу говорить искренне и прямо, не делая поправку на то, к кому обращаюсь! - гаркнул Тиберий, сжав кулаки, - дни мои сочтены, я это знаю! (Тиберий поднял глаза вверх и на секунду прервался, заглядевшись на витраж.)

  - Ваше сиятельство, ну зачем же так категорично? Все еще вполне может образумиться! Марк III был милостив к вам, но сын его, Люций I (и последний), - Икарий указал на притихшего короля, - не менее, а может, и более милостив...

  Его опять прервал министр, на этот раз прежде чем заговорить, он переменился лицом. Сначала пробежали по нему как бы судороги, так что на мгновение многим подумалось, будто слон решил уйти в отставку раньше срока по, так сказать, естественным причинам. Но вдруг судороги прекратились так же внезапно, как и начались, и Тиберий заговорил.

  - Темные времена наступили для Фэйр! - воскликнул министр, обводя глазами зал, он поднял руку и указал на витраж, - тучи сгущаются над королевством! Разве вы не видите?! Как можете вы не видеть! Тучи сгущаются над Фэйр!

  Тиберий словно обезумел. Никто и никогда не знал его таким. Глаза министра были размером с блюдца, зрачки расширились и пылали, как угли. Он был восторжен, он словно заболел падучей, припадок которой вот-вот должен был грянуть. На краткий миг всем показалось, будто не уважаемый чиновник стоит перед ним, а полоумный с ярмарки, очередной юродивый пророк, веселящий толпу и огребающий от той же толпы, если веселье не удастся.