Тучи сгущаются над Фэйр (СИ)

  - Я обращаюсь к вам, высший свет, до теперь я был вашей частью, но с сегодняшнего дня я более не буду с вами. И потому я обращаюсь к вам, пока я еще здесь, и задаю вопрос, как можете вы есть эту еду, на которую крестьяне (почему-то в речи своей он совершенно позабыл о безработных мещанах) целый год горбатились на полях, не поднимая головы к небу, не видя ничего, кроме грязи, не получив за свой труд и десятой части от цены урожая? Как можете вы, сидя здесь, просить и принимать дары от тех, кто предал Фэйр, кто надругался над заветами наших предков? Как можете вы просто наблюдать за тем, что происходит внизу, среди черни, и не помыслить даже, что жизнь ваша, быть может, зависит от этой самой черни? Что не было бы вас, таких прекрасных, утонченных, без труда низших слоев... С давних пор так повелось, крестьянин кормит, владыка правит, но значит ли это, что можем мы пренебрегать нашей основой? Мы, заседая здесь, в высоком замке, привыкли на простолюдинов свысока смотреть, между тем как именно они - хребет, суть те гиганты, что на плечах своих весь Фэйр и несут. Восстанут они, а они восстанут, попомните мои слова! И это лишь вопрос времени, когда они восстанут, сегодня ли, завтра? Вопрос не стоит, будет ли? Но точно будет, грянет! Восстанут они, и тогда вы падете и уже не подниметесь, и они затопчут вас, ведь их больше, и они сплочение, и у них есть общий враг и общая беда. Да, они знают меньше! Да, они не так образованы и не имеют тех манер, что имеем мы. И не обучены так говорить, как говорим мы. Но становится ли дикий зверь безопаснее, оттого что посажен в клетку? И вот еще вопрос, глупее ли он нас? Зверь, зажатый в угол, опасней во стократ, он и не думает бежать, он знает, что не выйдет, что все пути отхода отрезаны, что мир его прежний безвозвратно утерян, и все что остается зверю - так это броситься на врага и терзать!

  Редкий случай, когда человек сходит с ума всего за несколько минут. Обыкновенно болезни такого рода прогрессируют постепенно, с годами, и у каждого они развиваются по-своему. Можно сколько угодно рассуждать о предрасположенности человека к сумасшествию, искать предпосылки в расстройствах предков, в анатомических и физиологических особенностях, в душевной организации самого человека, - все это теория, но на практике, имея дело с безумием, мы имеем дело, в первую очередь, с последствиями уже случившегося. И что бы не привело к безумию, человеку, повстречавшему безумца, куда более важно понять то, что ему следует предпринять по отношению к безумцу, нежели то, почему безумец стал таковым. И говоря о человеке, в данном случае, мы говорим о человеке, необремененном специфическими знаниями, каковых во времена нашей истории быть не могло, но о самом что ни на есть обычном человеке, столкнувшемся с чем-то за гранью своего понимания.

  Так что же происходит внутри безумца и что происходит внутри людей, окружающих его? Как несомненно то, что окружение формирует нас, так несомненно и то, что особеннейших из нас оно сводит с ума. Многие сходят с ума от усталости, от невозможности терпеть реалии мира, в котором живут. Корни душевной болезни нередко уходят в тот нежный и бессознательный возраст, когда мир познается глазами матери и ближайшего окружения.

  Многие говорили потом, будто Тиберий сошел с ума прямо там, в обеденном зале, на глазах у всего высшего света. Иные интриганы настаивали на том, что все его выступление было не иначе как фарсом, розыгрышем падшего человека, убоявшегося расплаты за содеянное. Присутствуй среди очевидцев поэты или прозаики, или люди, с излишне глубокими познаниями в литературе, они бы непременно нашли в произошедшем отсылки к творениям классиков, которыми склонны слепо восторгаться, а в произведениях которых находят порою много больше смысла, чем сами классики могли о своем же творении вообразить. Однако, люди искусства так высоко по социальной лестнице не поднимались, а потому в этот раз обошлось без упоминаний великих. Об обмане, или чем-то схожем, утверждали и люди, знавшие Тиберия лично. Многие завистники, ликуя, настаивали на том, что ну не мог человек такой важный и до того дня совершенно здоровый внезапно сбредить (тем более в момент, когда судьба его, казалось бы, была уж решена не в его пользу) и превратиться в полнейшего дурака. Все их доводы строились на том, что как-то очень уж все удобно сложилось для опального министра, и многие, если не большинство, придерживалось того же мнения. Когда его утаскивали, Тиберий кричал полнейшую нелепицу, к моменту, когда запирали в одиночке казематов, из высохшего горла мастодонта доносился если только хрип.